Воронья дорога - Иэн Бэнкс

Мистер Блок всегда напоминал мне цаплю. Почему – сам не знаю. Может, дело в какой-то хищной неподвижности, а может, в ауре – ауре человека, знающего, что время на его стороне. Отчего-то мне казалось, что в похоронно-кладбищенской обстановке он себя чувствует до странности комфортно.

Я сидел и слушал адвоката и вскорости задумался: а) почему бабушка Марго выбрала Блока для выступления на ее панихиде, б) пришлет ли он нам счет за эту услугу и в) кого еще из родственников покойной посетили такие же мысли.

– …Долгая история рода Макхоун в городе Галланах, рода, принадлежностью к коему она так гордилась и для коего… для коего так много пользы принесла на протяжении своей долгой жизни, отдаваясь этому занятию со всей присущей ей целеустремленностью. Мне посчастливилось знать и Марго, и ее последнего мужа Мэтью и оказывать им услуги, а с Мэтью мы были знакомы еще с двадцатых годов, когда вместе учились в школе и были друзьями. Я прекрасно помню…

* * *

– Бабуля! Ну и ну!

– Что?

Бабушка глубоко втянула дым «данхилла», взмахом кисти закрыла медную зажигалку «зиппо» и возвратила ее в кармашек кардигана.

– Бабуля, вы курите!

Бабушка кашлянула и пустила в меня струю дыма, закрыла его сизой ширмой свои пепельные глаза.

– Ну да, курю.– Она поднесла к глазам сигарету, присмотрелась к ней, затем сделала еще затяжку.– Мне всегда хотелось курить,– объяснила она и перевела взгляд на холмы и деревья на том берегу озера.

По прибрежной тропинке вдоль Пойнтхауса[8]я прикатил ее к древним пирамидам из камней. Сел на траву. Вода была подернута рябью от ветерка. На распахнутых крыльях парили чайки, а вдали изредка тревожили воздух легковушки и грузовики, с ленивым утробным рыком выскакивая из чрева горы на шоссе между деревьями или исчезая в туннеле.

– Хильда курила,– тихо произнесла бабушка, не глядя на меня.– Это моя старшая сестра. Она курила. И мне всегда хотелось.

Я сгреб пригоршню камешков с тропинки – бросать их в волны, что лизали скалу в метре под нами, почти у верхней приливной кромки.

– Только твой дед мне не позволял,– вздохнула бабушка.

– Бабуля, но вам же вредно,– запротестовал я.

– Знаю,– подтвердила она с широкой улыбкой.– Может, потому, когда умер дед, и не стала курить: врачи сказали, что это уже вредно.– Она рассмеялась.– Но мне теперь семьдесят два, и плевать я хотела.

Я утопил еще несколько камешков.

– Но ведь для нас, молодежи, это не слишком хороший пример.

– Прентис, уж не пытаешься ли ты мне внушить, что нынешняя молодежь ждет примера от стариков?

– Ну…—состроил я гримасу.

– Если это так, то вы – первое поколение от сотворения мира, которое так поступает.– Она затянулась табачным дымом; на ее лице читалась откровенная насмешка.—Лучше делайте все то, чего старики не делали. Ведь все равно так получится, нравится вам это или не нравится.– Она кивнула своим мыслям, погасила докуренную до фильтра сигарету о ступицу колеса и щелчком отправила «бычок» в воду. Я неодобрительно хмыкнул.

– Люди редко поступают сознательно, Прентис, чаще они просто реагируют,– продолжала она будничным тоном.– Так было и в твоем случае. Отец хотел из тебя сделать убежденного атеистика, а ты возьми да ударься в религию. И вот результат…– Я будто услышал, как она пожала плечами.– Семьи с годами расшатываются. И тогда кто-то должен… привести все в порядок.– Она похлопала меня по плечу. Я повернулся. Волосы ее были очень белы на густо-зеленом фоне летних аргайлширских холмов и ярчайшей небесной синевы.– Прентис, у тебя есть какие-нибудь чувства к семье?

– Какие еще чувства, бабуля?

– Она для тебя что-то значит? Видишь ли, у каждого поколения есть свой шкворень. Кто-то, вокруг кого вращаются остальные, ты меня понимаешь?

– В какой-то степени,– ответил я уклончиво.

– Таким шкворнем был старый Хью, потом твой отец, потом – я, а дальше пошла эта катавасия с Кеннетом, Рори и Хеймишем – каждый считал себя шкворнем, да только…

– Папа точно мнит себя патриархом.

– Да, и у Кеннета, возможно, больше оснований притязать на верховенство в семье, хотя, мне кажется, Рори все-таки умнее. Твой дядя Хеймиш…– Она нахмурилась.– Этот паренек малость отклонился от прямого пути.

«Этому пареньку» было под пятьдесят, и он уже стал дедом. Не кто иной, как дядя Хеймиш, придумал «ньютонову религию». И пытался затянуть меня, когда мы с отцом поссорились.

– Интересно, а где сейчас дядя Рори? – попробовал я отвлечь бабушку от бесперспективной и даже опасной темы, для чего и предложил нашу родовую игру. Все мы мастаки распускать слухи о дяде Рори, сочинять истории о его приключениях и выдвигать версии его местонахождения.

В прошлом многообещающий юноша, он не оправдал надежд родни, сделавшись профессиональным бродягой и фокусником-любителем. Надо заметить, лучше всего ему удался фокус с исчезновением. С его собственным исчезновением.

– Да кто ж знает? – вздохнула бабушка.– Может, умер. С тех пор как пропал, ни единой весточки от него.

– Ну, умер – это вряд ли,– отрицательно покачал я головой.

– Э, Прентис, да я слышу в твоем голосе уверенность! Что такое ты знаешь, чего не знаем мы?

– Я просто чувствую,– пожал я плечами и швырнул в воду целую пригоршню гравия.

– И твой отец думает, что Рори вернется,– задумчиво произнесла Марго.– Всегда о нем так говорит, как будто он где-то рядом.

– Дядя вернется,– кивнул я и улегся на траву, подложив руки под голову.

– Не знаю, не знаю,– сказала бабушка Марго.– По мне, так вполне может статься, что его уже нет на свете.

– Почему?

По небу была разлита густая сияющая синева.

– Ты мне не поверишь.

– Что? – Я сел снова, повернулся к ней лицом. Бабушка Марго задрала рукав и обнажила белое в крапинах правое предплечье.

– Родинки, Прентис. Они мне много всякого рассказывают.

Я рассмеялся. Она даже не улыбнулась.

– Извините, бабуля, не понял.

Бабушка длинным бледным пальцем постучала себя по запястью, по большой коричневой родинке. Глаза сощурились. Она наклонилась ко мне и снова постучала по родинке.

– Ни шиша, Прентис.

– Ни шиша? – переспросил я, не зная, можно ли еще разок рассмеяться.

– За восемь лет – ни единого намека, ни малейшего ощущения.– Она говорила глухо, почти хрипло, а на лице – ухмылочка.

– Бабуля, сдаюсь: вы о чем толкуете?