Год Людоеда. Игры олигархов - Петр Кожевников

— Из-ви-ни ме-ня, ми-лая, нам на-до за-кан-чи-вать, а то сей-час ка-кой ни-будь бес я-вит-ся, а мы тут уп-раж-ня-ем-ся…

— Слышь, Жанка, хватит тебе дурью-то маяться! Ты теперь своей мочалкой много не заработаешь. Да ты хоть позекай на себя в зеркало и согласуйся с теми батончиками, которым еще двенадцати нет, а груди больше твоего жбана. Разницу бычишь? — Антонина Ремнева упоенно затянулась сигаретой, не сразу заметной в ее отечной руке, и прикрыла глаза. Неаккуратно нахлобученный черный парик с каракулеподобными кудрями сбился с ее головы, объявив редкие рыжие волосы. — А цена им за все услуги — не больше полтинника. Прикинь, подруга!

— Она тебе, Жанка, туфты не гонит! Мы за тебя обе сердечно переживаем. — Зоя Бросова потянулась своей миниатюрной, словно игрушечной, рукой к сигарете, зажатой пухлыми пальцами Антонины, похожими на бублики. — Тонька, дай-ка мне чинарик, ты здесь не одна багрить желаешь!

— На, кури, милая! Нам для хорошего человека говна не жалко! — Антонина сипло засмеялась, сотрясаясь болезненно полным телом. Ее узкие, заплывшие глаза непроизвольно скашивались в сторону, слова звучали ученически монотонно. — Я тебе повторяю: давай я у себя на заводе пошепчу с нужными людьми, может, тебя оформят к нам в охрану? А там что? Могут на проходную поставить, могут на пост на территории, а если повезет — доверят с собаками работать. Они там с тобой и костями поделятся, и, глядишь, еще чем-нибудь услужат.

Женщины захохотали, предъявляя отсутствие большинства зубов. Они сидели вокруг круглого стола, освещенные свечой, утвержденной в жестяной банке из-под консервов, и рыхлыми всполохами утреннего света, поступающего через оконные стекла. Примерно через каждые пятнадцать секунд их озаряло с другой стороны улицы радужным сиянием казино «Аризона», где обещали решение всех финансовых проблем и массу удовольствий от неизбежно удачной игры.

— Мы, конечно, тех шмелей, что эти шмаратоны в «Аризоне» сшибают, до скончания веков не увидим, но на хлеб хватает. А воды у нас в России пока и задарма можно напиться! Вон какие кобелюги, смотри, в какую форму вырядились, а у самих совести, как у меня елды мужицкой! — Ремнева промолвила последние слова странным, будто электронным голосом, что объяснялось мощной отрыжкой, которая потрясла все ее массивное тело. Проглотив слюну, она улыбнулась: — Заблудившийся пук!

— А хочешь, Жанка, я тебя постараюсь к черным устроить: я же для них торгую, — ничего, общий язык пока находим. — Зоя докурила сигарету до того предела, когда ей начало жечь пальцы, и бросила окурок в банку с догорающей свечой.

— Да я, девки, и сама себе каждый раз клянусь: все, с передком завязываю, а потом как-то само собой выходит, — иной раз заработать хочется, в другой — пожалеешь какого вылупка, вот так и качусь, как лошадиное говно по желобу! — Жанна Махлаткина обхватила голову руками, выпрямилась, покачалась на скрипучем стуле и с силой уперлась локтями в плоскость стола. — А где наш Анчутка-то, обещал какой-нибудь бухины притаранить, а сам, видать, в какой-нибудь Самарканд вписался, а про нас и помнить забыл? А, девки, что это нас товарищ Ленин динамит?

— Да не полагаю я, Жанна, что Митрофан нынче нас через хер кинет: он в таких вопросах человек верный. Тем более только утром из «аквариума» выбрался… Нет, он нас не подведет! — Бросова взяла со стола сложенную в несколько раз газету и свирепо осмотрелась. — Мухи, блин, как задолбали! Зинку-то вроде когда уж вывезли, а откуда тогда воняет?

Мухи сновали по всему доступному глазу пространству, напоминая помехи на старой киноленте: их жужжание меняло свое наполнение в зависимости от степени освещенности пространства — то почти полностью затихая, то развиваясь до звука, похожего на сверление соседской стены. Зоя отследила передвижение одного из нервирующих ее насекомых и, когда муха села, резко размозжила ее корпус газетой, после чего аккуратно подковырнула обкусанными ногтями размазанные по столу останки и положила их на свечу.

— Кремация! — сообщила Бросова низким, мужским голосом. — Также и Шаманку нашу на Ржевке зажарили.

— Артистка ты, Зойка! — отозвалась Антонина. — Смотри, Жанка, как тебя в этот кон исчавкали! Надо знать, с кем пупочки тереть! Сейчас такое время в стране, что хорошо, если просто во все дыры запичужат, а при херовом раскладе еще свое мясо жрать заставят! Да, детка, встречаются и такие чародеи!

— Ну, если б я знала, что эти гондоны такие садюги, я бы им их паяльники пооткусывала! — Жанна стала быстро тереть свое лицо, еще хранившее следы былой привлекательности. — Они, твари, еще приговаривали: за такие-то деньги исполняй все с любовью! А где деньги-то?! А любовь-то откуда?! Я еще из-за них, может, и на инвалидность отправлюсь: живого места, считай, не осталось! Вот это я, блин-компот, здорово поработала!

— Ну так мы тебе за то и говорим: давай или на лоток, или в охрану! — Ремнева старалась внимательней вглядеться в пустые бутылки, населившие стол, надеясь в одной из них что-нибудь обнаружить. — Я, думаешь, не всю работу перепробовала. Я даже Настю, вон, на панель хотела отправить, а что, дочь она мне или нет?! Чья копилка ее рожала? Вот пусть теперь на маманю тем же местом и поработает! А что?! Это раньше все нам в душу со своей моралью лезли, а теперь живи как знаешь! А не знаешь — подыхай! Так мне всю затею эти пидоры защитники детства испортили! Ничего, мы еще с ними по всем параграфам расквитаемся!

— А что, цыгане, вон, во все времена своих деток калечили, мне еще моя матка сказывала. — Бросова с триумфальной улыбкой смотрела на оставшийся от насекомого огарок. — Рученьку или ноженьку отсекут и за милостыней отправляют. Да говорят, шибче всего на жалость бьет, когда у дитяти косточка торчит. А то еще личико порвут и так выпускают. Насте-то твоей никто увечий не собирался наносить — чего зазря панику подымать и на весь город тубанить?

— Да брось ты на цыган кыркаться! — Жанна заметила взгляды Ремневой и стала пристально следить за подругой, продолжая растирать воспаленное лицо и разъединять пальцами слипшиеся, лоснящиеся жиром волосы. — У их мужиков елдометры как у жеребцов вылезают, а бенцалы аж по коленям бьют! Вот за это их Гитлер и невзлюбил! У него-то, я читала, на Японской войне все причиндалы оторвало.

— Да вот и я про то же. — Очевидно не доверяя своему зрению, Антонина стала поочередно брать бутылки в руки, подносить вплотную к глазам и даже, сдерживая нервозность, переворачивать. — Получается, что я на своего ребенка уже и прав никаких не имею, — а меня покудова никто материнства не лишал! Вот тебе и демократия!..

— И ни одна цыганка с мужиком другого племени мараться не станет! — Махлаткина сопровождала сочувственным взглядом каждую бутылку, взятую Ремневой в свои неестественно объемные, словно надутые руки. — А почему? Да потому что цыгане порются не то что наши ваньки начитанные!

— А как? — Зоя подцепила на спичку останки сожженной мухи и опустила их в расплавленный воск. — Вот тебе и мавзолей, бляха-муха!

— Как?! — раздраженно переспросила Жанна, разминая почерневшими пальцами комок грязи, извлеченный из распушившихся в разные стороны черных с проседью волос. — С яйцами!