Счастливчики - Хулио Кортасар

— Все жарче становится тут, в помещении.

— Ты нервничаешь, — сказала Нора.

— Нет, просто хотелось бы наконец отчалить. Тебе не кажется странным, что нас заставили сначала прийти сюда? В порт, я думаю, повезут на автобусе.

— А кто же остальные? — сказала Нора. — Вон та сеньора в черном, как ты думаешь, тоже?

— Да нет, зачем этой сеньоре путешествовать? Скорее, вон те две, которые разговаривают за столиком.

— А должно быть гораздо больше, человек двадцать.

— Ты немножко бледная сегодня, — сказал Лусио.

— От жары.

— Хорошо хоть успеем отдохнуть до того, как нас начнет болтать, — сказал Лусио. — Я бы хотел, чтобы нам дали хороший номер.

— С горячей водой, — сказала Нора.

— Да, и с иллюминатором, и чтобы вентилятор был. И чтобы иллюминатор выходил на море.

— Почему ты говоришь номер, а не каюта?

— Не знаю. Каюта… Номер — как-то лучше звучит. А каюта… вроде как каюк. Я тебе говорил, что ребята из нашей конторы хотели проводить нас?

— Проводить нас? — сказала Нора. — Как это? Они что же — знают?

— Ну, меня проводить, — сказал Лусио. — Знать-то они не знают. Я только одному сказал — Медрано, в клубе. Ему можно доверять. Я подумал, он все равно тоже плывет, так что лучше сказать ему заранее.

— Смотри-ка, и он тоже выиграл, — сказала Нора. — Как странно, правда?

— Сеньора Аппельбаум предложила нам билеты из одного блока. А остальные, кажется, разошлись в «Боке», не знаю точно. Почему ты такая хорошенькая?

— Вот еще, — сказала Нора, позволяя Лусио взять ее руку и сжать. Как всегда, когда он говорил вот так, приблизившись, испытующе, Нора немного отодвигалась, мягко, уступая ему совсем чуть-чуть, просто чтобы не огорчать. Лусио смотрел на ее улыбающийся рот, обнажавший мелкие, очень белые зубы, и только их (там, дальше, один был с золотой коронкой). Вот бы им дали хороший номер, и Нора отдохнула бы как следует. И выкинула бы из головы всю эту чушь (впрочем, выкинуть надо было только одно, но она за это упорно держалась). Он увидел, как в дверь со стороны Флориды входит Медрано вместе с компанией каких-то мужчин и женщины в кружевной блузке. Почти с облегчением он поднял руку. Медрано узнал его и направился к их столику.

III

В «Лондоне» в летнюю жару не так уж и плохо. От Лории до улицы Перу дороги десять минут, так что будет время остыть и пролистать «Критику». Загвоздка в том, как уехать, чтобы Беттина не засыпала вопросами, и Медрано придумал сбор выпускников 35-го года, ужин в Лопрете, а перед тем — аперитив где-то еще. Он уже столько напридумывал после выигрыша в лотерею, что эта последняя и почти вынужденная ложь ничего не меняла.

Беттина осталась в постели под жужжавшим на тумбочке вентилятором, голая, читать Пруста в переводе Менсаче. Все утро они занимались любовью, с перерывами на сон, виски или кока-колу. Съев холодного цыпленка, они обсудили достоинства произведений Марселя Эме, стихов Эмилио Бальягаса и котировку мексиканского орла. В четыре Медрано залез под душ, а Беттина открыла Пруста (перед тем они еще раз отдали дань любви). В подземке, с сочувственным интересом наблюдая за школьником, изо всех сил старавшимся выглядеть беспутным гулякой, Медрано мысленно подвел черту под своими действиями задень и признал их правильными. Можно было вступать в субботу.

Листая «Критику», он продолжал думать о Беттине, немного удивляясь, что все еще думает о Беттине. Прощальное письмо (ему нравилось называть его посмертным письмом) было написано накануне ночью, в то время как Беттина спала, — нога ее выпросталась из-под простыни, волосы упали на глаза. Все было объяснено (за исключением того, разумеется, что она найдет возразить), личный вопрос удачно решен. С Сусаной Донети разрыв произошел точно таким же образом, и даже не пришлось уезжать из страны, как сейчас; каждый раз, когда после этого они с Сусаной встречались (главным образом на художественных выставках, неизбежных в Буэнос-Айресе), она улыбалась ему, как старому другу, не обнаруживая ни злобы, ни тоски по прошлому. Он представил, как входит в «Писарро» и сталкивается нос к носу с Беттиной, а она ему дружески улыбается. Или хотя бы просто улыбается. Но скорее всего Беттина вернется в Раух, где ее ожидает ни о чем не подозревающее безупречное семейство и две кафедры родного языка.

— Доктор Ливингстон, I suppose[1], — сказал Медрано.

— Познакомься: Габриэль Медрано, — сказал Лусио. — Садитесь, че[2], выпейте что-нибудь.

Медрано пожал оробевшую руку Норы и попросил сухой мартини. Приятель Лусио показался Норе старше, чем она ожидала. Лет сорока, не меньше, но костюм из итальянского шелка с белой рубашкой очень ему шел. Лусио, даже имей он большие деньги, никогда не научится так одеваться.

— Что вы думаете об этих людях? — говорил меж тем Лусио. — Мы пытаемся угадать, кто из них плывет с нами. Кажется, в газетах был напечатан список, но у меня его нет.

— Список был, к счастью, очень неточный, — сказал Медрано. — Кроме меня пропустили еще двоих или троих, тех, кто не желал светиться или боялся семейных потрясений.

— Кроме того, здесь еще и сопровождающие.

— Ах да, — сказал Медрано и вспомнил спящую Беттину. — Ну, во-первых, я вижу тут Карлоса Лопеса с каким-то патрицианского вида сеньором. Вы не знакомы?

— Нет.

— Года три назад Лопес ходил в клуб, там я с ним и познакомился. Наверное, незадолго до того, как вы в него вступили. Пойду узнаю: он тоже плывет с нами?

Лопес плыл с ними, и они поздоровались, очень довольные, что встретились снова, да еще в таких обстоятельствах. Лопес представил ему доктора Рестелли, который сказал, что лицо Медрано ему знакомо. Воспользовавшись тем, что соседний столик освободился, Медрано позвал Нору с Лусио. Перемещение заняло какое-то время, потому что в «Лондоне» не так просто перейти с места на место, непременно вызовешь явное недовольство обслуживающего персонала. Лопес подозвал Роберто, и Роберто поворчал, но помог им перебраться и взял песо, даже не сказав спасибо. Молодежная компания становилась все более шумной и требовала по второй кружке пива. Нелегко было в этот час беседовать в «Лондоне», когда всех мучила жажда и сюда битком набивались желающие пожертвовать последним глотком кислорода ради сомнительной компенсации в виде пол-литра «Индиан-тоник».

И уже почти не было разницы между баром и улицей, потому что по Авениде вверх и вниз текла густая толпа с пакетами, газетами и портфелями, главным образом — с портфелями всех цветов и размеров.

— Одним словом, — сказал доктор Рестелли, — насколько я понимаю, все мы, тут присутствующие, будем иметь удовольствие вместе пережить приятное путешествие.