Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр

— Это правда. Мой брат не смеется никогда, но мы смеемся за него, — отвечал принц.

— Я согласен с Генрихом, — сказал граф де Морэ, — лицемер очень способен сыграть с нами какую-нибудь шутку. Мы, не узнав его, так дурно с ним обошлись, что он не может не сердиться на нас.

— Притом он улыбался слишком любезно, когда простился с нами: это дурной знак.

— Это совершенно справедливо; когда кот грациозно поднимает лапу, она тотчас царапнет.

— Полно, полно, господа, — сказал Гастон, — вы видите этого кардинала в черном цвете. Никто более меня не может на него пожаловаться. Не заставил ли он короля, моего брата, запретить мне вход в апартаменты моей невестки, королевы, под предлогом, что я теперь слишком велик, чтобы играть на ее коленках, как я делал это в прошлом году? А я на него не сержусь; напротив, он оказал мне услугу, сам этого не зная. Теперь моя милая невестка обращается со мною как с мужчиной, и, когда я целую ее, она краснеет.

— Ришелье обесславил бы честь и добродетель своей матери, если бы это могло принести пользу его умыслам. Ничего нет священного для этого духовного лица, даже того Господа, именем которого он клянется каждый раз, когда хочет изменить своей клятве.

— Когда кардинал обещает, можно быть уверенным, что он нашел способ изменить своему слову, — сказал Морэ нравоучительным тоном.

— К черту кардинала! — вскричал молодой принц. — Одно его присутствие нас отрезвило. Неужели мы способны бояться его?

— Монморанси не боится никого, — гордо сказал герцог.

— И как он ни смел, — продолжал таким же тоном Морэ, — ему никогда не придет мысль тронуть тех, у кого в жилах течет кровь Генриха IV.

— Но я не прощу ему, — прибавил герцог, — подозрений, возбужденных в уме его величества, относительно почтительных попечений, которые я, как верный подданный, оказывал королеве.

— Кузен, — сказал молодой принц, — носились слухи при дворе, что эти почтительные попечения моя невестка принимала с таким удовольствием, что король, брат мой, поступил благоразумно, удалив вас на некоторое время.

Будь ночь светлее, можно было бы видеть, как лицо Монморанси покрылось внезапным румянцем.

— Клевета, ваше высочество! — вскричал он с пылкостью. — Королева оказывала мне только дружескую благосклонность, которую она так благосклонно разливает на всех окружающих ее, и, если бы Ришелье был не духовным лицом, а военным, я заставил бы его, приставив шпагу к его горлу, отказаться от гнусной лжи, которую он выдумал.

— Не сердитесь, кузен, — сказал Гастон, смеясь. — Во-первых, добродетель королевы выше всего, что может выдумать и говорить кардинал; потом каждому известно, кроме моего брата короля, который как муж не должен ни знать, ни слышать ничего, что если его преосвященство так внимательно наблюдает за верностью королевы, то он делает это для собственной пользы. Он один влюблен в Анну больше нас всех и так старается удалить от нее всех, кого она могла бы полюбить, только потому, что она не скрывает своей ненависти к нему.

— Ее величество доказывает свой хороший вкус, ненавидя такого человека, — сказал герцог, с презрением делая ударение на этих словах. — Но куда это он шел в такое время один и пешком?

— Кто может это знать? Кардинал занимается политикой и дипломатией во всякое время и во всяком месте. Может быть, он идет лично, но тайно условиться с графами Карлиль и Голланд, посланниками от лондонского двора, вести переговоры о браке принца Уэльского с нашей сестрой Генриэттой Французской.

— Разве свадьба мадам Генриэтты с принцем Уэльским еще не решена? — спросил Морэ.

— Решена — да, но требования Ришелье замедлили и чуть было не расстроили этот брак. Кардинал в качестве духовного лица не хочет подать руки посланникам английского короля, а те этого требуют. Но граф де Бриенн нашел способ все примирить — добиться от англичан, чтоб они поверили нездоровью кардинала, который примет их в постели.

— Бриенн искусный человек, — сказал Монморанси. — Но я не могу допустить, чтобы кардинал шел заниматься политикой в этом костюме, который вовсе не похож на костюм прелата.

— Какой это костюм? Вы один видели его, кузен; он поспешил закрыть свой плащ, который вы раздвинули не с особенным уважением.

— Я не успел рассмотреть, но мне показалось, что панталоны были зеленые, а полукафтанье красное или желтое.

— Это карнавальное переодевание.

— Кардинал идет на какое-то свидание.

— Нам бы надо было идти за ним следом.

— Нет, — сказал принц, — у этого человека глаза на затылке.

— Ну, господа, надо же сделать что-нибудь, — сказал Морэ, который, чтоб согреться, топал ногою по снегу. — Если встреча с кардиналом отрезвила нас и прогнала нашу веселость, нет никакой причины оставаться здесь. На этом проклятом мосту замерзнешь. Воротимся в Лувр или, чтоб согреться, пойдем проведем часа два у Неве. Чем бы мы ни занялись, начнем с того, чтоб уйти отсюда, если не хотим превратиться в ледяные статуи.

— Не считая того, — подтвердил Монморанси, — что, если мы не остережемся, вместо того, чтоб срывать плащи с других, нам скоро придется защищать свои. Добрые люди, благородной промышленностью которых мы позаимствовались на время и которые, чтоб не конкурировать с нами, держались в стороне, по-видимому, хотят приняться за свои операции, видя, что мы перестали. Может быть, нам придется обнажить шпагу против них через несколько минут, а признаюсь, мне было бы неприятно замарать мою шпагу кровью подобных негодяев. Притом это наделало бы шуму; дозорные, может быть, захотели бы узнать причину шума, и мы были бы принуждены или убить с полдюжины, или позволить вести себя в Шатлэ.

Окончив эти слова, герцог указал на толпу людей зловещей наружности, находившуюся в десяти шагах, которые, по-видимому, совещались о том, следует ли просто прогнать незваных пришельцев или потребовать от них кошелька. Гастон взял герцога под руку.

— Да, кузен, — сказал он, — я понимаю, что эта перспектива вам не нравится. Брат мой Морэ и я можем пренебрегать этими неприятностями, потому что мы еще ничего не значим в государстве и отделались бы гримасой, которую брат мой король состроил бы нам. Я, Гастон Орлеанский, более ничего как гроссмейстер ордена негодяйства, который установил я, великим приором которого Морэ. Если бы дозорные застали нас в погоне за плащами на Новом мосту, нам ничего не могли бы сказать. Мы исполняем нашу должность негодяев. Но вы, Монморанси, герцог и пэр королевства, полководец, адмирал; вы не негодяй и пошли с нами сегодня просто из одолжения; я не прощу себе никогда, если доведу вас до западни. Уйдемте, господа.

— Вот и прекрасно! — вскричал Морэ. — Я не чувствую ни рук, ни ног, ни носа.

— Уйдемте, — продолжал принц, — но не в Лувр, господа, не в Лувр. В Лувре страшная скука сегодня; король Людовик XIII сегодня еще капризнее обыкновенного, сестра моя, Анна Австрийская, от которой, благодаря стараниям кардинала, он удаляется все более каждый день, также не очень желает сблизиться с ним и сегодня отправилась с визитом к герцогине де Шеврез. В Лувре мы будем смертельно скучать.