Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия - Владимир Колотенко

– Мы, наконец, идем в спортзал? – спросил Баринов, – может, хватит нам ковыряться в этом… Это ж какой-то цугцванг!

– Шурик, отстань! – Ната даже не посмотрела в его сторону.

– Да-да, – сказал Валерочка, – я же сказал…

Назревала ссора.

– Хорошо, – сказал я, – в сауну, так в сауну. Но сперва – корт.

Баринов согласно кивнул, старательно улыбаясь.

– Да, – сказала Ната, – сперва корт. Я научу вас любить жизнь. Сидите тут, как… Как кроты!

– Вот! – сказал Валерочка и снова поморщился.

Никто не двинулся с места. Еще минут пять мы сидели на солнышке в ожидании новой команды. Внизу совсем рядом прогрохотал товарный поезд, и как только стук колес последнего вагона растаял в воздухе, с деревьев на не успевший просохнуть асфальт снова слетела взбудораженная, прыткая и чирикающая на все лады стайка воробьев. Ксения встала, кистью правой руки поочередно изящно ударила по вздувшимся на коленях джинсам, выпрямилась и предложила:

– Идемте?

Она стояла и, глядя на меня, ждала, когда же я все-таки поднимусь со скамьи. А меня раздражало лишь то, что не удалось вытащить из Юры признания. Как я ни старался, он лишь благоразумно молчал. Может быть, то, что меня в нем всегда восхищало (мне казалось, истая искренность!), вовсе и не было правдой, но доверие к нему было абсолютным. Я вздохнул с облегчением, когда случайно поймал на себе его продолжительный и спокойный взгляд.

– Все будет в порядке, – твердо сказал он, – идите вы в свою сауну.

Не знаю почему, но я всегда верил Юре, когда видел этот взгляд.

– Знать бы его природу, – грустно и мечтательно добавил он, когда мы остались втроем, – я бы легко нашел ключ к многим тайнам ваших клеток.

– Да какие там тайны, – сказал Валерочка, – что вы придумываете?

Он и на корте вел себя так же – морщился, жался, дергался, что-то недовольно бурчал, то и дело поправляя очки, дужки которых для усидчивости на его большой голове были связаны серой резинкой. Таясь и тая в себе всю злость на этот отвратительный мир.

Мы уже пожимали руки друг другу, когда я услышал:

– Анечка, закрой здесь все!..

Я оглянулся, чтобы увидеть, к кому обращалась Ната.

– Хорошо, хорошо, я закрою, – сказала Аня.

Это было прелестное дитя. Все это время она стояла за моей спиной и молча слушала нашу перепалку.

– Кто это? – спросил я у Юры, когда Аня ушла закрывать.

– Наша Аня.

Эту малышку я видел впервые. Разве я мог тогда знать, что она перевернет мою жизнь? Ни о какой Юлии я тогда понятия не имел. А уж мысль о какой-то там Пирамиде духа, ясное дело, тогда еще не могла даже вспыхнуть на горизонте.

– Ясное дело, – говорит Лена.

– И смешно было бы даже думать, что я мог ревновать Аню к принцу Альберту, случайно проведав об их романе.

– Мне кажется, – говорит Лена, – ты не способен ни на какую ревность.

Она просто еще не видела меня ревнующего.

Я понимал, что загадка клеточной ауры интересовала Юру не меньше, чем тайна египетских пирамид или неопознанных летающих объектов. Это было ясно как день, и он искренне сожалел и был расстроен лишь тем, что ему до сих пор не удалось, как волшебнику, привести нас в состояние захватывающего восторга, сдернув перед нашими удивленными глазами покрывало с этого непостижимого нимба кирпичиков жизни. Видимо, приборчик, который он сам смастерил из подручного материала для ее изучения, был не настолько ловок и цепок, чтобы ухватить ее за павлиний хвост. Я видел, с каким живым удовольствием он предавался своей работе и как его огорчали потери и неудачи. Я сделал попытку его успокоить:

– Никуда она от тебя не денется.

Он только широко улыбнулся и ничего не ответил.

– Я это и сам знаю, я же не слепой, – после короткой паузы сказал он и ослепил меня бликами стекол своих дорогих очков.

Щурясь, он задумчиво посмотрел на прячущееся за крышу дома солнце.

– Иногда мне кажется, что я могу прикоснуться к ней, я даже знаю, как она пахнет, – коротко улыбнувшись, признался он.

Мы помолчали, обнадеживающе пожали друг другу руки и разошлись.

Юра с нами в бадминтон не играл, но от сауны не отказывался. Он был очкариком и заядлым книжником и отчаянно любил свою скрипку. А однажды я поймал его на горячем: он раскладывал на столе небольшие картонки, на которых цветными фломастерами были написаны иероглифы. Английский он уже знал хорошо, а китайский, видимо, давался ему с трудом. Он смутился и что-то невнятно пробормотал, сгребая картонки со стола и суя их в карман пиджака.

– Учишь китайский? – спросил я, чтобы что-то спросить.

– Японский, – сказал он и кашлянул.

– А-а-а, – сказал я.

Для меня иероглифы оставались всегда иероглифами. Китайские или японские – разве можно их различить?

Все мы были твердо убеждены только в одном: на свете нет ничего важнее и интереснее, чем проблема сохранения молодости и увеличения продолжительности жизни! А человек должен жить тысячу лет.

– Не меньше, – утверждал Жора, – это определенно!

Мы уже причислили себя даже к масонскому клану от экспериментальной медицины и верили, что на этом поприще нас ждет непременный успех.

– Теперь это наш крест, – сказал тогда Жора.

Валерочка только скривился.

Аура! Это теплое, нежное и простое слово, ставшее не только для Юры, но и для всех нас таким близким и родным, было спрятано за семью замками. Вот почему мы не давали Юре продыху, вот почему мы преследовали его. А он оберегал ее от нас, как невесту. Мы наступали, наши атаки были яростны и бескомпромиссны, а ему нечем было их отражать. И он бунтовал: брал свою скрипку и пиликал что-нибудь невеселое, совершенно забыв о нашем существовании. Нередко это давало повод для насмешек, но вскоре звуки грусти и нежной печали проникали в наши сердца и охлаждали наши горячие головы. И мы снова любили друг друга. Только Валерочка держался особняком, впадая в обиду, и тупо молчал, жуя в себе свои умные слова. Его даже подбадривал Ушков.

Если бы в те дни кто-нибудь мне сказал, что Юра, уже к тому времени достигший изумительной сноровки в распознавании клеточных скорбей и страхов, станет киллером, я бы даже не рассмеялся тому в глаза, дав, однако, понять, что он полный дурак и невежда. А как страстно он потом убеждал нас о необходимости клонирования Иуды и Сталина: «Если вы уж так жаждете совершенства!». Тогда он считал, что совершенство невозможно без предательства и насилия.

– Ты тоже так думаешь? – спрашивает Лена.

– Теперь – да! Совершенно невозможно! Ведь предательство и насилие призваны для проявления совершенства. Это как свет и тень, как «инь» и «ян», как…