Храм на костях - Юлия Остапенко

Мичелотто не заставил ждать себя слишком долго. Родриго увидел его, объезжающего городскую стену — видимо, ночь он провёл в лесу. Через луку его седла было перекинуто нечто большое, завёрнутое в попону. Когда Мичелотто приблизился, Родриго сморщил нос: пахло это нечто весьма недвусмысленным образом, не оставляя сомнений в своём происхождении.

— Когда он успел провонять? — недовольно спросил Родриго, и Мичелотто пояснил:

— Это висельник, ваша милость. Я снял его с сука в лесу здесь неподалёку. Должно быть, браконьер, благо их вешают без суда и, не сходя с места. Думаю, нам повезло.

Родриго нехотя с ним согласился. Действительно, это лучше, чем, если бы Мичелотто пришлось задушить какого-нибудь простофилю. А то бы ещё, глядишь, тот начал бы вопить и обвинять, когда Танзини его воскресит.

«Неужели я вправду верю в эту нелепицу?» — невольно спросил себя Родриго. Но да, он верил, иначе, что делал здесь со своим душителем и с трупом, перекинутым через седло.

— Едем, — коротко сказал он. — Надо покончить с этим как можно скорее.

Часовню они нашли без труда: к ней вела тропа, отходящая от дороги. Судя по её виду, появилась она недавно, но по ней успело пройти такое количество ног, что следовать ею оказалось очень легко. В конце тропы стояла покосившаяся часовенка с побитыми стёклами и съехавшим набок крестом. Из часовенки доносились звуки, словно кто-то ходил внутри.

Родриго со слугой обменялись взглядами. Мичелотто, спешившись, подошёл к двери в часовню и постучал в неё кулаком.

Внутри стихло. Что-то скрипнуло — достойный брат Доминико, похоже, не впервые принимал незваных гостей и предусмотрительно запирался изнутри. Из щели выглянуло длинное худое лицо с острыми, близко посаженными глазами.

Мичелотто упал на колени, демонстративно перекрестился и испросил благословения. Монах нехотя осенил его крестным знамением, для чего ему пришлось приоткрыть дверь чуть шире. А потом поднял глаза и увидел Родриго.

Некоторое время францисканец и римский папа смотрели друг на друга. У Танзини и впрямь оказались разноцветные глаза. На его длинной худой шее, украшенной большой бородавкой, Родриго заметил два шнура: один от креста, а другой... он, кажется, знал, что монах носит на другом.

— Мир тебе, святой человек, — сказал Родриго, не слезая с коня. — У нас есть дело.

— Вижу, — сказал монах. Он бросил взгляд на Мичелотто, со смиренным видом стоящего перед ним на коленях. Качнул головой, позволяя подняться. В этом жесте было нечто царственное, что лишь усилило заочную неприязнь Родриго к монаху. — Не стану скрывать, вы пришли в неурочный час. Но я выслушаю вашу просьбу.

— В сущности, — прокряхтел Мичелотто, поднимаясь и отряхивая с колен прилипшие листья, — у нас не просьба. У нас, как бы выразиться... предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Гаррота, коротко и страшно взвизгнув, натянулась в его руках. Монах отпрянул вглубь часовни. Мичелотто шагнул за ним, а Родриго, неторопливо спешившись, пошёл следом.

Монах пятился, пока не упёрся спиной в аналой. Родриго быстрым взглядом окинул сумрачную и тесную клеть, которую представляла собой часовня изнутри: походная кровать у стены, оловянная тарелка с ложкой на полу, несколько книг, валяющихся в беспорядке. Не похоже, что монах собирался задерживаться здесь надолго. Что ж, может статься, что он останется тут навсегда.

— Не бойся нас, — сказал Родриго. — И прости моего слугу. Просто мы слышали, что ты довольно разборчиво относишься к просьбам о помощи. И решили, что стоит сразу показать, до чего серьёзны у нас намерения.

— Серьёзней некуда, — монах попытался улыбнуться побледневшими губами. — Думаю, я могу исполнить вашу просьбу. Где тело?

Вот так просто? Родриго нахмурился. А как же плата, требования, торговля? В чём смысл?

— Ты оживляешь мертвецов? — спросил он напрямик, глядя Танзини в глаза.

— Не всех. Только тех, кто умер недавно. И ненадолго, всего на несколько минут.

— Как ты это делаешь?

Танзини закатил глаза, то ли в раздражении, то ли в припадке благочестия.

— Господу ведомо, как. Я лишь ничтожный раб его и орудие всесильной длани.

— Ясно. Что ж, приступим.

Он сделал знак Мичелотто, и тот, спрятав гарроту, вышел за дверь. Когда смертельное оружие скрылось из поля зрения монаха, тот заметно расслабился. И с видимой небрежностью принялся собирать книги, разложенные повсюду — на аналое, на кровати, даже на полу. Похоже, он делал какие-то выписки: Родриго заметил, что пальцы монаха перемазаны чернилами.

Тяжёлая поступь Мичелотто, волокущего на плече труп, заставила обоих обернуться.

— Куда его?

Монах указал на пол. Мичелотто сгрузил свою ношу, развернул попону. Мертвец оказался молодым человеком, лет двадцати пяти, бедно одетым, с посиневшим от удушья лицом и выпученными глазами. Что-то в нём неуловимо напомнило Родриго Хуана — его любимого сына Хуана, таким, каким он был, когда его нашли мёртвого. Родриго вздрогнул, подавив прилив чудовищной боли, сопровождавшей эту мысль. Не время для душевных терзаний. Он здесь не для этого.

— Пованивает, — заметил Танзини, и Родриго ответил довольно резко:

— Острота твоего обоняния поистине поражает, брат Доминико, но мы жаждем узреть и иное чудо. Я хочу задать вопрос этому человеку. Приступай.

— Не уверен, что получится. Разложение зашло слишком далеко, — пробормотал монах, но всё же склонился над телом, ловко развернувшись так, чтобы оказаться к своим незваным гостям спиной. Он забормотал «In nomine patris», сжимая под рясой нательный крест — или, во всяком случае, делая вид, что сжимает его. Не было никаких сомнений, что сейчас Танзини использует свой волшебный предмет. И как бы Родриго ни жаждал сорвать этот предмет с шеи францисканца, надо было дождаться демонстрации его действия.

Танзини бормотал, согнувшись над телом и неистово крестясь. Рассеянный свет солнца, с трудом пробивавшегося сквозь кроны деревьев, сочился в разбитое окно, бросая яркие цветные пятна на пол и оставляя большую часть часовни в непроглядном мраке. Монах, бормочущий над мертвым телом, и впрямь выглядел довольно эффектно — ему не отказать было в харизме, и Родриго теперь понимал, почему слава о нём разлетелась так быстро. Конечно, его бормотание было всего лишь завесой, скрывавшей то, что он делал на самом деле. Но Родриго терпеливо ждал, и наконец, его терпение было вознаграждено.

Мертвец шевельнулся.

По правде сказать, Родриго и раньше видел, как мертвецы шевелились. Это могло быть движением подземных животных, например, кротов; если же тело лежало не на земле, подобные подёргивания лекари объясняли ядовитыми газами, исходящими из трупа в начальной стадии разложения и сотрясающими плоть. Но на сей раз всё было иначе. Мертвец воздел руки, схватился ими за своё распухшее горло, и низко, протяжно застонал, издавая неестественный режущий звук, какой только может исторгнуть передавленная глотка. Родриго Борджиа был не из пугливых, и уж кто-кто, а он немало знал о странных и диких вещах, которые способны сотворить серебристые фигурки. И всё же волоски у него на руках встали дыбом, когда он услышал этот стон и увидел, как мертвец, пытаясь сесть, заваливается на бок. Мичелотто тоже немного оробел и даже перекрестился — искренне, что случалось с ним нечасто.