Ночной звонок - Семен Александрович Самсонов

грязь по щиколотку. Но именно по этой улице проложил когда-то Аркадий тропку к светлому окошку с геранью. Однажды стоял он, смотрел на цветок, огоньком горевший на белой занавеске, ожидая, не мелькнет ли в окне лицо Даши, и не заметил, как она подошла сзади, дотронулась до плеча и спросила: «Аркаша, ты что здесь делаешь?» Парень даже присел от испуга, соврал первое, что пришло в голову: «Я в быткомбинат пришел». — «Зачем?» — «Сапоги заказал». — «Сапоги?» — «Ну да, а что?» — «Себе?» — «Конечно, кому же!» — «Вот это да! Теперь будешь щеголять. Когда же они будут готовы?» — «Говорят, через месяц». — «Долго».

Тогда Аркадий и набрался смелости, пригласил Дашу в кино. Девушка согласилась. С того времени завязалась между ними дружба.

Через неделю Аркадий узнал, что Даша сама ходила в комбинат, чтобы поторопить мастера побыстрее сшить сапоги, но сапожника на месте не оказалось. Аркадий испугался, что девушка уличит его в обмане, и упросил отца отдать ему заготовки на милицейские сапоги. Так вот Даша и явилась причиной того, что Аркадий целых три года ходил в сапогах, хотя и не любил их.

Трудно было Аркадию уезжать из родного города после окончания техникума. Расстался с Дашей, будто от живительного родника оторвался в жару. С нетерпением ждал он отпуска: целый месяц будет видеться с Дашей. Аркадий полон решимости сказать ей о самом главном в своей жизни.

Оставив велосипед во дворе, парень потопал по деревянной решетке у крыльца и сразу же услышал за дверью быстрые и легкие шаги. Дверь распахнулась, и вот на пороге Даша — смешливая, с огромными синими глазами, восхитительным носиком-пуговкой, густыми черными бровями, похожими на крылья буревестника (есть такая морская птица, воспетая Максимом Горьким). Брови Даши всегда пугали Аркадия. Друзья шутили: «Аркаша, прозеваешь, и улетит твоя Даша на своих бровях-крыльях, не догонишь, не вернешь!»

Аркадий уверен, что сегодняшнюю встречу он не упустит, выложит все Даше, а там будь что будет — вольны боги, если они существуют.

— Здравствуйте, — сказал он строго, прислушиваясь, высматривая, есть ли кто дома.

— Здравствуй, — улыбнулась Даша, и маленькая родинка утонула в ямочке на щеке. Аркадий не мог не ответить такой же улыбкой, забыв о своем намерении быть серьезным и вообще солидным.

Даша пригласила гостя в свою комнату, пахнущую чем-то таким волнующим, что у парня голова пошла кругом, кровь застучала в висках.

Они сели за стол друг против друга, улыбаясь, смотрели прямо в глаза, переговаривались без слов. Руки Даши, маленькие, белые, чуть-чуть полные, лежали на столе. Аркадий положил ладонь на кисть Дашиной руки, спрятал в кулаке.

— Я на велосипеде, — выдавил он, наконец, из себя совсем не то, что хотел сказать. — Взял и волейбольный мяч.

— Хорошо. Значит, поиграем. Только поздно уже.

— Да. Но это ничего.

— Тогда я переоденусь. Ты посиди здесь, я быстро.

Даша выпорхнула из комнаты, предварительно положив на стол сто раз уже листанный ранее Аркадием альбом. Но парень с удовольствием потянулся к нему в сто первый раз. Перелистал. Под одной незнакомой фотографией торчал высохший розовый цветок. Ни фотографии, ни цветка в прошлый раз здесь не было. У Аркадия стало тоскливо на душе. Он вдруг вспомнил, что это тот самый цветок, который подарил он Даше в день отъезда на место работы. Почему он оказался подоткнутым под портрет незнакомого парня?

Аркадий с сердцем отодвинул к краю стола альбом, отвернулся к окну. Даша вбежала в комнату, глянула на насупившегося Аркадия, обо всем догадалась.

— Не узнал? — прыснула она.

— Кого? — откликнулся сухо Аркадий и даже не повернул головы.

— Братишку моего.

Аркадий резко повернулся, вгляделся в фотографию.

— Разве это он? — спросил он, и губы его вопреки желанию расплылись в улыбке..

— Он, он. Вырос, совсем большим стал. Вчера вот даже напился. Хорошо, что мамы не было дома, я его быстренько уложила в постель, непутевого.

— А цветок?

— Тот самый. В память о том вечере сохранила. На счастье.

— А-а-а, — Аркадий виновато вздохнул. Даша вдруг расхохоталась. Она смеялась звонко, заливисто, всем лицом, всей грудью.

Аркадий вскочил, схватил Дашу за руки, притянул к себе, прошептал:

— Даша, а Даша, выходи за меня замуж!

Девушка перестала смеяться, уставилась на парня с веселым удивлением. Вдруг лицо ее стало напряженным, брови сдвинулись.

— Как это? О чем ты? — спросила она, не отнимая рук.

— Надоело скучать, страдать, слышишь? Зачем себя мучить? Давай вместе жить, — выпалил Аркадий и побледнел.

— Какой ты сегодня, Аркаша.

— Какой? Ну, какой?

— Мелешь не знай что. Разве можно об этом так вот, вдруг. Надо бы в другой раз.

— Не могу я больше откладывать. Я люблю тебя, Даша. Будь моей женой.

— Аркаша! — Даша вырвала руки, сложила их на груди, подражая матери, отошла к окну, сказала обыденным голосом:

— Это все очень и очень серьезно. Ты подумал, что на свете бывают — и часто! — несчастливые семьи? Не успеют люди сойтись и уже расходятся. Почему, ты не задумывался, Аркаша? А ведь все они до женитьбы клялись друг другу в любви. Ты подумал о том, что мне предлагаешь?

— Да, Даша, — испугался Аркадий тона и самой неожиданно казенной Дашиной речи. — Я все обдумал. Любовь бывает разная. Я тебя люблю сильнее всех, крепче всех, надежнее всех. Вот увидишь! Ты не пожалеешь, что я тебя полюбил, — закончил он и опустил глаза. Аркадий был обескуражен поведением Даши, невольно впал в то, что сам же называл презрительно демагогией, краснобайством. Даша, казалось, решила доконать его, книжно и нудно продолжала:

— А что такое взаимная любовь? Как узнать, хватит ли в нас сердечного тепла на всю жизнь, чтобы согревать друг друга?

— Даша! — взмолился Аркадий. — Я прошу тебя, пожалуйста, не говори так! Что это с тобой? Словно нарочно разыгрываешь меня. Не надо, Даша.

— Не знаю, не знаю. Ведь я серьезно хочу все обсудить. Иначе только и слышишь о разводах.

— Что ты, Даша! Да я, я... на всю жизнь. Вот увидишь. Только скажи: «Да!»

— Не знаю, Аркаша. Замужество — дело серьезное, не следует торопиться. Надо присмотреться, взвесить все.

Аркадий повернулся к Даше боком, насупился.

— Может, ты уже присмотрела другого, а теперь взвешиваешь?

— Замолчи! Вот, видишь, в тебе уже ревность