Дух неправды - Инна Тронина

Печерский обернулся к невысокой приятной блондинке с короткой стрижкой и в изящных очках. Хозяйка торжества смотрела на всех с полувесёлой, полурассеянной улыбкой. Казалось, была рада каждому, но думала всегда о своём. Следуя введённому на сегодня дресс-коду, мадам Печерская украсила шею массивной цепью чернёного серебра, на которой висел медальон размером с блюдце.

Наморщив лоб под раздёрганной чёлочкой, Марина торопливо кивнула мужу, потом она продолжила обсуждать с дамами рецепт приготовления фуа-гра[5]и достоинства «жемчужной» ванны,[6]где сквозь воду пропускали кислород.

– Вот мы и освободились, Райдер. Маринка не даст обществу тосковать. Боюсь только, что эта старая выдра, – Печерский покосился на тощую старушонку в платье под крокодиловую кожу и с золотой цепью на шее, – заберёт много её времени. Ей восемьдесят три, а оделась как молодая дама. Бывшая певица, меццо-сопрано, двоюродная Маринкина бабушка. Я так надеялся, что она хоть сегодня не явится! Так нет ведь, первая о себе доложила…

Печерский и Миррен вышли из зала на балкон и жадно вдохнули морозный воздух. Вилла располагалась неподалёку от аэропорта «Внуково», и рёв самолётных моторов мешал жить Марине Печерской. Супруг же, напротив, усматривал в таком соседстве драйв и романтику. Лайнеры взлетали и садились даже первого января вечером, и, казалось, вокруг гудит земля – поля, леса, дороги, реки.

Низкое в эту пору небо нахмурилось, набухло близкими снегами и метелями, почти вплотную накрыло виллу и дохнуло стужей. По сугробам пронеслась позёмка, разошлись тучи над берёзовой рощицей, и в прорехе сверкнули тёмно-рубиновые огни очередного, набирающего высоту, самолёта. Тоненькое противное собачье тявканье донеслось из-за двери, за которой остались гости, и Миррен невольно поморщился.

– Это левретка нашей прелестной тётушки. Сколько раз просил собаку сюда не брать – ноль внимания!

Печерский взял гостя за локоть и хотел провести его на лестницу. На балконе ещё слышался оркестр – играли «Торрадо де Мадридо» Искристый вихрь пролетел над внутренним двориком виллы, закрутился вокруг громадной, на этот раз живой, растущей прямо во дворе ели; закачались на ней шары, звёзды и гирлянды. Взревел за домом мотор грузовика, и почти тотчас же густо, утробно замычал бык.

– Ага, привезли всё-таки! – засуетился шансонье. На недоуменный взгляд американца он ответил своим, озорным. – Год Быка, сами понимаете! Я заказал рыжего, а какого нашли, сейчас гляну, когда вас устрою. Идёмте, нужно только спуститься в гараж…

– Мне много раз доводилось встречать новый год по лунному календарю, – заметил Миррен. – До него ещё далеко. Зачем торопиться?

– А почему не позабавиться? – хохотнул Печерский. – Представляете, сколько визгу будет? Открывается дверь, а там – настоящий бык! Мои друзья и подружки, небось, при слове «бык» представляют бандита или секьюрити, которые ждут хозяев в гостевых домиках. Там установлены мониторы, в зале – камеры, так, что им всё видно. А я не хочу, чтобы эти ребята торчали за столами. С ними не расслабишься как следует.

– И, самое главное, вашим гостям ничто не угрожает, – спокойно заметил Миррен, спускаясь следом за Печерским по металлической узкой лестнице. – Войны девяностых годов завершены. В стране мир и покой. Народ доволен и счастлив. Всё под контролем. К чему этот маскарад?

– Не знаю.

Печерскому вдруг стало отчего-то страшно. В животе похолодело, будто он проглотил кусок льда. Миррен шёл сзади него, но шансонье казалось, что он сейчас смотрит прямо в эти узкие колкие зрачки, в зелёные, как зацветшая вода в пруду, глаза.

Вспомнились все их встречи, беседы, вечеринки и прогулки, и Миррен тогда бывал разным – усталым и бодрым, оживлённым и грустным. Только взгляд американца всегда был одним, и Михаилу Печерскому очень не нравилось это выражение. Это не был спесивый или снисходительный, знакомый многим на земле взор представителя единственной в мире сверхдержавы, адресованный всему остальному человечеству. И, в первую очередь – побеждённому в «холодной войне» противнику. Нет, презрение, даже гадливость, сквозившее во взгляде Райдера Миррена было личным, искренним, выстраданным. Оно не относилось конкретно к Печерскому или кому-либо другому – оно принадлежало здесь сразу всем.

В ресторанах, и на пляжах Доминиканы он смотрел на людей иначе – скорее равнодушно, иногда даже с интересом. Он умел замечательно слушать, увлекательно рассказывать, и Печерскому хотелось встречаться с мистером Мирреном вновь и вновь. Только мешал вот этот взгляд, и сейчас, в гараже, Печерский решил не показывать гостю недавно приобретенный черный «Кадиллак CTS», потому что ему казалось – Миррен опять так смотрит. Янки объездил весь мир, его не удивить ничем и никем. Но это взгляд не пресыщенного роскошью бонвивана – это взгляд господина, которому слишком досаждают его слуги. Даже не слуги – рабы…

«Откуда у него это? Чем я ему не угодил? Да нет, тут не во мне дело. Когда мы ехали по Москве из аэропорта год назад, он тоже так смотрел – не на меня, в окно. На толпу, на дома, на транспорт, вообще на город. Тогда мне даже показалось, что мистера Миррена сейчас стошнит. Может, он болен? У него не в порядке кишечник или желудок? А вдруг что-то с головой? Да нет, он действительно здоров, как тот бык, которого сейчас притащат в зал. Ему очень не нравится здесь, но почему-то он время от времени наведывается в Москву и в Питер. Один раз даже проехал на поезде через всю страну. Говорит, что это нужно для той книги, что он пишет сейчас. О чём эта книга, интересно? Ладно, на этот раз я всё же удивлю тебя, Райдер. И как ты посмотришь на того человека, который ждет нас в библиотеке? Я только гляну в твои кислые глаза и уйду, оставив вас вдвоём. А потом спрошу твоего визави, Миррен, о чём вы говорили. Правда, не факт, что тот мне что-то расскажет…»

* * *

Из подземного гаража, где поблёскивали лакированными кузовами дорогие престижные автомобили, хозяин и гость вышли в коридор. Там были окна, но наглухо забранные алюминиевыми рольставнями. Мужчины молча, прошли под светодиодными лампами. У раздвижной двери их встретили два то ли лысых, то ли наголо бритых охранника в чёрных костюмах и тёмных очках. Амбалы стояли по обе стороны коридора, сложив руки на животах.

Миновав безмолвных стражей, Печерский и Миррен оказались в небольшом холле с дверью-гармошкой, которая тут же собралась в складки. На круглом кованом столике стоял цветочный горшок с крохотной живой ёлочкой, убранной микроскопическими игрушками. Около столика помещался торшер с абажуром в виде букета лилий, и в каждом цветке горела лампочка. Миррен никогда ещё не бывал здесь, но по сторонам не смотрел, нетерпения не демонстрировал. И когда Печерский обернулся, чтобы пригласить его пройти в библиотеку, то вздрогнул, встретившись с тем же отвратительным взглядом. По-видимому, иначе этот человек смотреть не мог, и тайна была скрыта в его длинной бурной жизни.