Латунное сердечко, или У правды короткие ноги - Герберт Розендорфер

Кессель

Вюнзе

Почерк был Ренатин.

– Как зачем? – удивилась Рената, – Вюнзе – это фамилия ребенка.

– Ну и что же?

– Но она здесь живет.

– ???

– По крайней мере, будет жить до тех пор, пока мы не уедем в отпуск.

– Так мы же уже в субботу уезжаем.

– Но до субботы-то она будет здесь.

– А она что, гостей ждет? И ты боишься, что без этого они ее не найдут?

– Не говори глупостей. Просто девочке будет приятно, если на двери будет стоять и ее фамилия.

Истинная причина, конечно, была не в этом. Но Кессель не стал допытываться. Фрау Кессель выждала какое-то время и, набрав побольше воздуху, произнесла:

– Кроме того…

– Что «кроме того»? – спросил Кессель.

– Я думала, будет лучше…

– Что будет лучше?

– Ну, это ничего не меняет в наших с тобой отношениях, и ты, конечно, можешь прийти ко мне, когда малышка заснет, прямо сегодня, если хочешь, или я могу прийти к тебе; но все же, думаю, будет лучше, если ты пока поспишь на диване. Я тебе там постелю.

– Ради малышки?

– Да. Только сегодня. Пока она не привыкла. Ей же только… Ну… В общем, для меня в ее возрасте это был бы настоящий шок.

– А как ты объяснишь ей, зачем тебе двуспальная кровать?

– Я ей объясню все, – пообещала Рената, – постепенно.

Если она даст тебе раскрыть рот, подумал Альбин Кессель.

– Значит ли это… – заговорил он вслух.

– Между нами все будет по-прежнему – Рената откинулась на спинку дивана, и юбка у нее задралась. На ней были трусики, состоявшие, в сущности, всего из двух белых треугольничков, одного спереди, другого сзади, связанных по бокам резинкой – такое бывало нечасто, даже в такие жаркие дни, как сегодня. Кессель заподозрил в этом некое заранее обдуманное намерение, а потому решил сегодня на приманку не поддаваться. Однако никаких намерений, судя по всему, не было: Рената заметила беглый взгляд Кесселя и одернула юбку.

– Она что, не знает, что мы женаты?

– Н-не совсем, – ответила Рената.

– Хм, – сообразил Кессель, – и что ты с ее отцом развелась, тоже не знает?

– Подобные вещи, – разъяснила Рената, – можно сообщать детям, особенно таким чувствительным и с лабильной психикой, лишь в крайне осторожной и доступной для них форме.

– Кстати, когда ты развелась со своим Вюнзе?

– В 1973 году, – сообщила Рената, – но…

– И ты воображаешь, что ребенок до сих пор не догадывается?…

– Я и Курти (Курти – это и был Вюнзе) еще тогда решили, что ребенку нужно рассказывать обо всем постепенно, по мере созревания ее психики.

– И до какой меры уже дозрела ее психика?

– Она знает, что мы с отцом сейчас не в лучших отношениях.

– Понятно, – вздохнул Кессель. – И когда ты собираешься рассказать ей остальное?

– Завтра, – объявила Рената.

– Значит, завтра я снова смогу ночевать в спальне?

– Ты можешь ночевать там хоть сегодня, но я буду спать здесь, если тебя это больше устраивает. Я согласна.

– Нет, нет, – запротестовал Альбин Кессель – Стели на диване.

– Спасибо, – сказала Рената и поцеловала Кесселя.

Кессель, однако, направился к телевизору и включил его.

– Сделай звук потише, – предупредила его Рената.

В ночь со среды на четверг, которую Рената Кессель провела в одиночестве на двуспальной кровати в спальне, ее новая дочь Керстин, «оскорбленная каракатица», – на кушетке в кабинете Альбина Кесселя, а сам Кессель – на диване в гостиной, ему приснилось, что он пришел в городскую библиотеку сдавать книги. Пересчитав их, девушка за стойкой сказала: «Спасибо. Все в порядке». Однако дома Кессель обнаружил на письменном столе еще одну библиотечную книгу. И тогда, во сне, он стал размышлять, должен ли он отнести в библиотеку и эту книгу или может оставить ее у себя, есть ли в библиотеке какая-то дополнительная проверка и не обнаружится ли при этой проверке, что он, Кессель, одну книгу зажилил.

Проснувшись от телефонного звонка и даже некоторое время спустя, Кессель все еще думал, оставлять или не оставлять у себя эту книгу. Хотя он уже полгода не брал книг в библиотеке – с тех самых пор, как бросил работать над «Хубами».

«Книга», – прочитал Кессель в соннике, означает «важное открытие». Выражений «библиотечная книга» или «чужая книга» не было, зато было «одолжить книгу: сбудется на третий день». Кессель сосчитал: четверг, пятница, суббота. Важное открытие в субботу, по дороге на юг Франции?

Кессель почистил зубы, побрился, маневрируя между ванной и кухней, чтобы приготовить себе завтрак и заварить чай. «Халат надень», – попросила Рената, войдя к нему утром, чтобы поцеловать на прощанье: она была одета и уже собралась уходить. «Не ходи нагишом, прошу тебя. Ты не обиделся?» – «Нет», – буркнул Кессель в ответ.

После ее ухода Кессель еще немного поспал. Тогда-то ему и приснился этот сон, незадолго перед пробуждением, перед телефонным звонком, который и оборвал его. Звонила Рената. Была половина одиннадцатого.

– Ну, как дела? – спросила Рената. Голос у нее был чрезвычайно бодрый.

– М-м?

– Я спрашиваю, как у вас дела?

– А-а, – наконец понял Кессель, – Она еще спит. Я тоже еще сплю.

– Вот сони! Не забудь: Зайчик пьет кофе с молоком.

– Кто?

– Зайчик, то есть Керстин. Я купила банку «Несквик». Это такой коричневый порошок. На кухне на столе – записка. Нужно согреть молока, а потом всыпать туда…

– А что, ребенок сам не может?

– У нее же каникулы!

– Ах, да, конечно. Хотя она пока все равно спит.

– И надень халат, не ходи нагишом.

– Ладно, – согласился Кессель.

– У меня посетители, я кладу трубку. Все, пока, до вечера!

Чай был заварен. Альбин завтракал на кухне. «Зайчик», – хмыкнул Кессель. Кажется, спит без задних ног этот Зайчик. Это, наверное, очень утомительно – так долго держать все в себе. Ни телефон тебя не будит, ни беготня между ванной и кухней, ни свисток чайника. Тем не менее кто спит, тот молчит, подумал Кессель. Носик у заварочного чайника был отбит, поэтому чай всегда проливался на скатерть. Часть гонорара за «Хубов» Кессель хотел потратить на покупку серебряного чайничка. Во-первых, это была его давняя мечта: красивый серебряный английский заварочный чайник на ножках, а во-вторых, из такого чайника, если он толково сделан, никогда ничего не проливается. И носик у него не отбивается. Если он упадет, то в самом худшем случае на боку образуется вмятина, которую можно осторожно выправить молотком – маленьким таким, хорошеньким молоточком. Но «Хубы» так и не вышли. Кроме весьма скромного аванса, что одно уже должно было насторожить Кесселя, он не получил за «Хубов» ничего. В принципе, подумал Кессель, за эти жалкие восемьсот марок он и не мог написать больше, чем две первые главы.