Жена штандартенфюрера - Элли Мидвуд

Мне не понравился мой первый «взрослый» разговор. Я совсем не так себе их представляла. Но мы всё равно пообещали отцу держать рот на замке, и так и сделали. К тому же, на Новый год я получила новую пару пуантов и новую балетную пачку, в которой я бегала по дому не снимая несколько дней подряд, и вскоре я совершенно забыла про тот разговор. Но нацисты мне всё равно не нравились, и я невольно морщила нос каждый раз, как кто-то их упоминал.

* * *

Я запомнила свой одиннадцатый день рождения по двум причинам: всего пару недель до этого меня приняли в продвинутую балетную школу, о которой я так давно мечтала, и в качестве подарка мама пригласила мастеров, чтобы переделать одну из спален в мой собственный маленький балетный зал со станками и зеркалами вдоль стен, чтобы мне было где упражняться. Я была вне себя от счастья, когда увидела его.

Другая причина была далеко не радостной. Пока Гризельда была занята на кухне приготовлением праздничного ужина, мама и я накрывали на стол (всё, что имело хоть какое-то отношение к искусству или этикету было моей самой большой страстью, а потому никто не мог уложить столовые приборы ровнее и безукоризненнее, чем я). Я так увлечённо складывала салфетки, что даже не слышала, как папа вошёл в комнату. Но вот возглас, который издала при его появлении моя мама вместо её обычного радостного приветствия, удивил меня безмерно.

— Что это ты такое нацепил себе на пиджак, Рихарт?

— Мой новый значок рабочей партии. Не могла бы ты мне налить коньяку, пожалуйста?

— Я тебе ничего не собираюсь наливать, пока ты мне не объяснишь, как тебе вообще в голову пришло принести эту гадость домой, а уж тем более гордо выставив её на всеобщее обозрение на лацкане?! Что это вообще значит? Ты что теперь, член партии?

— Илзе, прошу тебя, у меня был очень тяжёлый день на работе, поэтому, пожалуйста, сделай мне этот чёртов напиток, и я отвечу на все твои вопросы. — Папа повернутся ко мне и сразу же просветлел. — Здравствуй, моя принцесса!

— Привет, папочка!

Он обнял меня и поцеловал в обе щёки.

— Да что же это такое, ты всё меньше и меньше становишься день ото дня! Разве не должно быть наоборот?

— Я расту, если ты об этом! Меня только сегодня мама померила. Я просто не набираю веса, потому что наша преподавательница ругает всех девочек, которые, как она говорит, едят слишком много. Она говорит, что наши партнёры не смогут делать с нами поддержки, если мы слишком разъедимся.

— Вот ещё, какая глупость! Вы же ещё дети, вам нужно хорошо питаться, чтобы расти.

— Я ем сколько надо, папа. А что это такое? — Я потрогала маленький красно-белый значок на папином лацкане с символом национал-социалистической партии — свастикой — посередине. Очевидно, эта вещица и вызвала такое недовольство моей матери.

— Знаешь, как доктора и юристы должны сначала получить диплом, чтобы заниматься практикой, принцесса? И что без дипломов никто их не воспримет в серьёз, и они не будут считаться полноценными специалистами?

— Да.

— Ну так вот, это — папин новый диплом. Очень скоро без этого значка, не важно насколько ты хорош в своей профессии, никаких руководящих постов или хороших должностей тем людям будет не видать. Это как диплом, только для взрослых, и скоро это будет обязательным для всех его носить.

Моя мать, стоявшая всё это время в дверях с папиным коньяком в руке, только покачала головой и передала ему бокал.

— Не учи нашу дочь своим диким идеям, пожалуйста.

— Это не мои идеи, Илзе. Это, к сожалению, грустная реальность.

— А ты не думаешь, что ты чересчур преувеличиваешь? Обязательным? Нацистская партия не хозяйничает над всей Германией, знаешь ли.

— Они — вторая по величине политическая партия в стране, Илзе, и большинство среднего и высшего класса их финансово поддерживает. Так что да, они уже в очень скором времени начнут хозяйничать над всей Германией. — Мой отец, который крайне редко пил, осушил свой бокал в несколько глотков и продолжил уже более мягким голосом. — У меня не было выбора, любимая. Я как раз разговаривал с моим партнёром, Кауффманном, и он посоветовал мне присоединиться к ним чем быстрее, тем лучше. У него друзья в партии, и он уверен, что дальше будет только хуже. Сам их принцип состоит в том, что кто не с ними, тот против них. А ты знаешь, что я видел сегодня на пути домой? Прилично одетого молодого человека, стоящего с протянутой рукой на углу. Может, он раньше был рабочим или студентом, кто знает? А теперь у него нет денег, чтобы прокормить себя или свою семью, если она у него есть. Вот и я пытаюсь защитить свою семью, а для этого я должен быть уверен, что всегда смогу поставить еду вам на стол, пусть и вся страна будет голодать. А ради этого я на всё готов.

— Даже такой ценой? Поддерживая людей, которых ты ненавидишь?

— А ты бы лучше была голодной и бездомной, но с принципами, Илзе?

Мама ничего не ответила, и только отвернулась. Я вдруг почувствовала себя не у места в своей собственной гостиной. Мой отец, похоже, почувствовал моё настроение и подмигнул мне.

— Почему бы тебе не пойти переодеться, пока гости не начали приходить, принцесса? Маленький воробушек мне нашептал, что тебя в твоей комнате дожидается новое, очень красивое платье.

— Правда, папочка? Ой, ты самый лучший папочка в мире! — Я крепко его обняла и тут же выбежала из комнаты.

Моё новое платье и впрямь оказалось пределом моих мечтаний, цвета слоновой кости с кружевом по низу юбки, как я и любила. Надев его и покрутившими перед зеркалом, я хихикнула, подумав, что в своём новом платье я была похожа на мой торт, который я видела на кухне, когда его только привезли; представления не имею, сколько папа заплатил и за торт, и за платье, да и не было мне тогда до всего этого никакого дела. Мне нравилось быть младшим и самым избалованным ребёнком в семье, и к тому же все эти разговоры между родителями меня расстраивали, вот я и хотела хотя бы на один день забыть об этих несчастных людях, попрошайничающих на улице, об экономическом упадке, про который все только и говорили, про нацистов и про банки, стоявшие с закрытыми дверями почти по всему Берлину.

Я знала, что у меня ещё было время до прихода гостей, и, всё ещё прибывая в восторге от моего нового платья, я не сдержалась, переобулась в пуанты и начала танцевать в просторном холле, чтобы не мешаться у родителей под ногами. Я знала свой танец, как и холл, предельно хорошо, а поэтому, напевая мелодию из нашей последней постановки с закрытыми глазами, я так увлеклась, что после пары пируэтов я не заметила и врезалась в стену, которой никак не должно было быть на моём пути.

«Стеной» оказался очень высокий и красивый мужчина, которого я раньше никогда не встречала, и который всё ещё держал меня за плечи после того, как поймал меня, иначе я бы наверняка свалилась прямо на мраморный пол. Он улыбался мне добрейшей улыбкой, напоминавшей улыбку моего отца, но вот единственной вещью, напугавшей меня и заставившей сразу же отступить назад, была его форма: он явно был офицером этой самой нацистской партии, эсэсовцем, как я поняла, первым, кого я так близко увидела живьём.