Зимняя война 1939-1940 гг. - Гордон Франк Сандер

Даже в этих ужасных обстоятельствах ее сотрудница не забывала о приличии.

Как воспитанная девушка, Гертта все же постучала в дверь, прежде чем закричать в шоке: «Позвонили из штаба, мы в состоянии войны, майор фон Бер (комендант Туппура) приказал нам быть на причале самое позднее через час и покинуть остров».

Быстро одевшись, храбрая лотта перезвонила майору. «Я объяснила ему, что я просто не могла уехать через час, оставив все припасы в столовой без надзора. Я за них отвечала!»

Несколько минут спустя, успев забросить кассу столовой в чемодан, Анна-Лииса и двое других сотрудниц столовой были силой посажены на маленький буксир разъяренным майором. Буксир вез их на остров Уурас, самый крупный остров в Выборгском заливе, где у финнов было больше сил и женщины были бы в большей безопасности. Суровый майор приказал шкиперу идти на Уурас зигзагом на тот случай, если русские самолеты вернутся. «Хотя мы не поняли, как маленький буксир сумеет уклониться от атаки самолетов в открытом море». Каким-то образом это им удалось.

* * *

Ээва Килпи, известная финская писательница, в 1939 году была одиннадцатилетней девочкой и жила в деревне Хиитола, в 200 километрах севернее Выборга в Карелии со своей семьей. Ее семья, как и многие другие, тоже попала под первый налет. «Наш дом стоял на берегу маленького озера, — вспоминала она. — Когда я закрываю таза, я все еще могу вспомнить лето. В Карелии всегда было тепло и солнечно, так мне кажется».

Как и многие другие карельские школьники, Килпи слышала об угрозе войны и была этим обеспокоена. «Я молилась Богу, чтобы он предотвратил войну. Я помню страх войны в своем детском сердце. Мы не могли поверить, что начнется война и что она придет в Хиитола.

Но затем, когда мы обедали, мы внезапно увидели самолеты, летящие прямо на наш дом, отец закричал, что нужно немедленно вернуться в подвал. Затем начали падать бомбы».

* * *

Марта Геллхорн, известная американская журналистка, прибыла в Хельсинки днем раньше, чтобы писать о растущих трениях между Финляндией и Россией, не подозревая, что эти трения вот-вот перерастут в полномасштабную войну. Она остановилась на втором этаже солидной гостиницы «Кемп» и готовилась спуститься на завтрак, когда в городе начали рваться бомбы.

Гламурная тридцатишестилетняя журналистка уже завоевала международную репутацию благодаря репортажам в «Кольер» о гражданской войне в Испании. Там же, на войне, она встретилась со своим тогдашним любовником, писателем Эрнстом Хемингуэем, с которым потом жила на Кубе. В ноябре, после того, как Германия и Россия закончили раздел Польши, Геллхорн, как добросовестная журналистка, отправила своему редактору Чарльзу Колибо телеграмму с просьбой направить ее на фронт.

Живые статьи Геллхорн об американской великой депрессии для Федеральной антикризисной администрации привлекли внимание первой леди Элеоноры Рузвельт. Для идеалистической выпускницы колледжа «Брин Мар» ставки теперь были даже выше, чем в Испании. Тем более, что в результате заключения договора о ненападении между нацистами и Советами крупнейшие тоталитарные государства мира были на одной антидемократической стороне. «Это была война за спасение нашей жизни, — написала Геллхорн. — Теперь быть союзником в сердце и уме можно было только с невинными — разными неизвестными народами, которые будут готовы платить всем за то, что любили и могли потерять».

Но где были эти новые невинные жертвы? Польша, разделенная между немцами и русскими после храброй, но бесполезной борьбы, была повержена за пять недель. На Западном фронте все было спокойно, французская армия комфортно расположилась за непреодолимой линией Мажино. За исключением войны на море, которая разгоралась и кульминировала в битве при Ривер Плейт, и редких воздушных стычек между королевскими ВВС и люфтваффе, войны не было. Была только «странная война», как се называли.

Колебо посоветовал Геллхорн отправиться в Финляндию. «Он думал, что здесь что-то может произойти». Как большинство американцев, Геллхорн знала о Финляндии так же мало, как и о Польше. Она даже не знала, где расположена Финляндия, пришлось посмотреть на карту. Очевидно, она даже не слышала о Пааво Нурми, финском бегуне и многократном олимпийском чемпионе двадцатых годов, самом известном финне в мире, за исключением великого композитора Сибелиуса, пожалуй. Геллхорн немного поизучала предмет. То, что она прочла, ей понравилось. Трудолюбивые, финансово ответственные, крепко стоящие на ногах (и лыжах), финны, как она прочла, были в большинстве грамотными и талантливыми. «Хорошая демократия — демократия, которую стоит спасти».

Итак, 10 ноября, вооруженная печатной машинкой «ундервуд» и рекомендательным письмом от своей подруги и поклонницы Элеоноры Рузвельт, Геллхорн взошла на борт голландского торгового судна. Оно держало курс на Бельгию. Остановившись на несколько дней в по-прежнему нейтральной Бельгии, Геллхорн снова пересекла Северное море, на этот раз на самолете, и прилетела в Стокгольм. Там она остановилась на один день, и наконец прибыла в Хельсинки после полудня 29 ноября.

Измотанная длинным путешествием, Геллхорн прошла но потертым ковровым дорожкам солидного отеля в свой затемненный номер. Несколькими минутами спустя она уже спала. Затем посыпались бомбы. «Черт меня побери», — пробормотала Геллхорн на бегу к окну, выходящему на бульвар Эспланада. Ее редактор Колебо оказался прав.

«Я увидела огромный трехмоторный бомбардировщик на высоте около 1000 метров, — писала она Хемингуэю несколькими днями позднее. — Он шел медленно и низко, казалось, он на прогулке». Но этот самолет сбрасывал не бомбы, а тысячи листовок. Листовки падали на мостовую и застревали в ветвях деревьев на бульваре. Журналистка продолжала смотреть в окно и увидела, как десятки хорошо одетых горожан, застигнутых налетом на улице, направились в vaestosuoja, грубые деревянные убежища, построенные в центре парка. Несколько горожан остановились и подобрали советские листовки.

«СОЛДАТЫ! БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ И ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ!

ЗАЩИЩАЙТЕ СЕБЯ! ИЗБЕГАЙТЕ ГОЛОДА! У НАС ЕСТЬ ХЛЕБ!»

— гласила одна.

Другая листовка:

«ФИНСКИЕ ТОВАРИЩИ!

Мы пришли не как завоеватели, а как освободители финского народа от угнетения капиталистов и помещиков. Не нужно стрелять друг в друга. По приказу империалистов Каяндера, Маннергейма и других были прерваны переговоры и превратили Финляндию в военный лагерь, подвергая финский народ ужасным страданиям».

Те горожане, которые не поленились поднять и прочесть листовки, окаменели. Бедная, голодная, оборванная Финляндия, о которой говорилось в грубых советских листовках, была никак не похожа на комфортабельную, сытую страну, в которой они жили. На самом деле наспех сляпанная пропаганда, падающая с небес, была бы смешной, если бы вместе с ней с неба не сыпались серьезные смертельные бомбы, рвавшиеся неподалеку.

«Молотовские хлебные корзины», — прозвал бомбы неизвестный шутник. Прозвище к бомбам привязалось.

* * *

Когда потрясенная журналистка вытянула в окно гостиницы «Кемп», Герберт Берридж Эллистон, британец по рождению, обозреватель бостонского «Кристиан Сайенс Монитор», подбежал к своему окну. Днем ранее Эллистон заселился в номер напротив и писал о надуманном пограничном инциденте в Майнила. Эллистон был ветераном Первой мировой войны, на которой он воевал в составе Королевской конной артиллерии. «Я вскочил с кровати и выглянул в окно», — написал Эллистон в своей книге «Финляндия сражается!». Из-за повышенного интереса к войне в США издатель Литтл Браун спешно издал книгу в конце января 1940 года, когда советско-финский конфликт все еще бушевал.