Ученик Бешеного - Виктор Доценко

Хорошо еще, что несчастная хозяйка пила в одиночку, никогда не навязывала ему своего общества и не приставала с разговорами. Водить к себе женщин Иннокентий почему‑то стеснялся, и вскоре его постоянное одиночество настолько обрыдло ему, что он постепенно стал сближаться со своей хозяйкой. Нет, не как с женщиной, хотя она и могла еще привлечь к себе внимание мужчины, имея в свои тридцать семь лет очень приличную фигуру, а как с человеком, с которым можно поговорить и которому можно излить душу.

Как‑то так случилось, что однажды Иннокентий, никогда не бравший в рот водки (нужно заметить, что единственным спиртным, которое он попробовал за свою жизнь, был бокал шампанского, выпитый в день вручения диплома), расчувствовавшийся от собственных воспоминаний об институте, «накатил» с хозяйкой целый стакан сорокаградусной. Алкоголь подействовал так сильно и быстро, что он потерял контроль над собой.

Ощущая позывы к тошноте и шатаясь из стороны в сторону, Иннокентий устремился к выходу и долго возился с замком, не в силах открыть его.

А когда все‑таки справился, не сразу смог распахнуть дверь: мощная цепочка мешала и никак не хотела выпускать его из квартиры.

Наконец он одолел и цепочку, выскочил на улицу и бросился бежать, куда глаза глядят. Причем ноги почему‑то понесли на проезжую часть улицы. Какое‑то время ему везло, и он буквально чудом избегал колес машин. Но везение закончилось, когда он, вопреки внутреннему желанию присесть на садовую скамейку, упрямо бросился перебегать трамвайные пути…

Очнулся Иннокентий через несколько дней. Огляделся вокруг. Сообразил, что находится в больничной палате. От металлической стойки к его рукам тянулись медицинские трубки, по которым поступали витаминная смесь и лекарство. Нещадно чесалась нога. Иннокентий попытался дотянуться, чтобы почесать ее, и неожиданно там, где должна быть нога, наткнулся на пустоту. Скосил глаза, отбрасывая прочь вспыхнувшую мысль, но глаза открыли ему еще более ужасную правду: у него напрочь отсутствовали обе ноги! Перехватило дыхание, словно кто‑то перекрыл доступ кислорода. Лицо мгновенно покрылось испариной.

Иннокентий закричал во весь голос:

— Господи–и-и! За что–о-о!

Он взвыл от осознания страшной несправедливости и в бессилии заколотил кулаком по тому месту, где должны были находиться его ноги. Нечаянно задев шов, оставшийся после операции, Иннокентий глухо вскрикнул, на этот раз от острой боли, и потерял сознание…

Никакие усилия психотерапевтов не могли помочь Иннокентию обрести покой и смириться с трагедией. Ему казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Он замкнулся, почти перестал разговаривать, односложно отвечая на вопросы медработников. Единственной радостью были для него обезболивающие уколы, после которых Иннокентию удавалось хотя бы на короткое время отстраниться от действительности, погрузиться в то недалекое прошлое, когда он еще ходил.

Тогда ему явственно чудилось, как он бегает по траве, играет в футбол, просто идет по улице. В эти мгновения его лицо озарялось блаженной улыбкой и счастьем. Но едва проходило действие наркотика и он возвращался к реальности, как вновь накатывала такая тоска и безысходность, что хотелось выть. В такие минуты к нему лучше было не подходить: мог не только матом послать, но и запустить всем, что подвернется под руку.

Быть вечно прикованным к инвалидному креслу казалось настолько нестерпимым, что ему все чаще и чаще хотелось расстаться с такой никчемной, как он считал, жизнью. И однажды Иннокентий предпринял попытку покончить с собой, наглотавшись таблеток снотворного, тайно накопив их целую пригоршню. Однако и на этот раз врачам удалось вернуть его к жизни. Как ни странно, но выражение: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» подтвердило свою справедливость и в его случае.

Когда внушительная доза снотворного погрузила его искалеченный организм в небытие, душа Иннокентия безо всякого сожаления навсегда покинула физически исковерканное тело, не без злорадства посмотрела на него со стороны, отвернулась и, более не оглядываясь, устремилась прочь.

Вскоре Иннокентий очутился в длинном тоннеле, казалось, его тело стало легче воздуха, и он стремительно полетел по этому бесконечному тоннелю, не предпринимая для этого ни малейших усилий. Ему было столь покойно, что в какой‑то миг подумалось: «Вот всегда было бы так…»

Неожиданно его полет замедлился, он начал опускаться, и тут вдруг вспыхнул яркий свет, от которого он даже зажмурился. Когда Иннокентий открыл глаза, то увидел перед собой убеленного сединой молодого мужчину, восседающего на белоснежном облаке.

Почему‑то Иннокентий сразу понял, что перед ним Ангел, несмотря на то что тот вроде одет был совсем не по–ангельски: ослепительно белый костюм, белая бабочка на белой рубашке и туфли из белой кожи. Его глаза смотрели на Иннокентия недовольно, но с некоторой печалью. Ангел долго молчаливо взирал на вновь прибывшего и молчал.

Ты знаешь, кто я? — спросил наконец он.

Знаю: ты — ангел, — ответил Иннокентий.

Не просто ангел, я — ТВОЙ Ангел–Хранитель! — торжественно поправил тот.

Мой Ангел–Хранитель? — хмуро усмехнувшись, переспросил Иннокентий и чуть повысил голос: — Так почему же ты допустил, что я попал под трамвай и потерял ноги?

Не все зависит от Ангела–Хранителя, — вздохнул тот с явным огорчением. — Мы можем помогать только тем, кто сам ищет помощи. Уверен, ты не забыл, как долго тебе не удавалось открыть замок, как долго тебе не поддавалась дверная цепочка, как долго тебя объезжали машины, когда ты бежал по проезжей части словно сумасшедший…

Иннокентий виновато опустил глаза.

Еще претензии есть?

Иннокентий вздохнул и покачал головой.

Почему ты тогда не присел на скамейку: тебе же хотелось этого?

Хотелось… — обреченно вздохнул Иннокентий и добавил: — Сам не знаю почему…

А сейчас очередная глупость… с таблетками… — укоризненно проговорил Ангел.

Так, значит, умру? — безразлично спросил Иннокентий.

Господи! А сам‑то ты жить хочешь?! — раздраженно воскликнул Ангел–Хранитель.

Не знаю, — честно признался Иннокентий.

Вот видишь…

Они еще немного помолчали.

Какая теперь разница, хочу я жить или нет? Таблетки‑то я уже проглотил, — задумчиво проговорил Иннокентий.

Большая разница, — возразил его собеседник, — я же твой Ангел–Хранитель. Не забыл?

Да как же мне жить без ног?! — взмолился Иннокентий.

А ты подумай о тех несчастных, у кого нет не только ног, но и рук, которые есть у тебя, я уже не говорю о том, что у тебя осталась главная способность, которой у кого‑то нет…

О чем ты, Ангел–Хранитель?

Способность продолжать свой род, — прояснил тот, четко выговаривая каждое слово.