Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак

В 1934 году Алексей Сурков, поэт и начинающий партийный функционер, на первом съезде Союза советских писателей произнес речь, в которой сформулировал официальную «советскую» точку зрения: «Огромный талант[17] Б. Л. Пастернака никогда не раскроется до конца, пока он не отдастся полностью гигантской, богатой и сияющей теме, [предложенной] Революцией; и он станет великим поэтом, только когда органически впитает Революцию в себя». Когда Пастернак увидел «реальность Революции» – которая, по его выражению, «сорвала крышу» с его любимой России, – он описал в «Докторе Живаго» собственную версию русской истории, смело заклеймив диктатуру. В романе Юрий говорит Ларе:

«Самоуправцы революции[18] ужасны не как злодеи, а как механизмы без управления, как сошедшие с рельсов машины… А выяснилось, что для вдохновителей революции суматоха перемен и перестановок – единственная родная стихия, что их хлебом не корми, а подай им что-нибудь в масштабе земного шара. Построения миров, переходные периоды – это их самоцель. Ничему другому они не учились, ничего не умеют. А вы знаете, откуда суета этих вечных приготовлений? От отсутствия определенных готовых способностей, от неодаренности».

В прошлом столетии немногие литературные труды производили такой фурор, как «Доктор Живаго». Лишь в 1957 году, более чем через двадцать лет после того, как Пастернак впервые поделился своим замыслом с Жозефиной, эта книга была опубликована – сперва в Италии. Несмотря на то что она мгновенно превратилась в мировой бестселлер, а Пастернака стали называть «величайшим из ныне живущих русских писателей», только спустя еще тридцать лет, в 1988 году, его книга, считавшаяся антиреволюционной и непатриотичной, была официально издана в обожаемой им России. Культуролог и литературовед Дмитрий Лихачев, который к концу XX века приобрел статус главного мирового эксперта по старославянскому языку и литературе, говорил, что «Доктор Живаго» можно считать не традиционным романом, а скорее «своего рода автобиографией»[19] внутренней жизни поэта. Герой романа, как он полагал, был не активным действующим лицом, но тем «окном», сквозь которое мы смотрим на русскую революцию.

В 1965 году Дэвид Лин снял по мотивам романа Пастернака фильм, в котором Джули Кристи сыграла роль Лары, а Омар Шариф – главного героя, Юрия Живаго. Этот фильм получил пять «Оскаров» и еще пять номинаций. Классическая голливудская лента Лина запечатлела в памяти миллионов зрителей образы столь же волшебные и незабываемые, как и проза Пастернака. Картина занимает восьмое место в списке самых кассовых фильмов в истории американской киноиндустрии. Роберт Болт, удостоившийся статуэтки за сценарий, так охарактеризовал свою работу с произведением Пастернака: «Я никогда не делал ничего[20] настолько трудного. Это все равно что распутывать паутину». Омар Шариф говорил о фильме: «Доктор Живаго» захватывает,[21] но не подавляет человеческий дух. Это дар Бориса Пастернака». Пророча этой истории долгую жизнь, он сделал вывод: «Она доказывает, что истинная любовь вечна. «Доктор Живаго» был и всегда будет классикой для всех поколений».

Есть русская пословица: «Умом Россию не понять». Ее можно понять лишь сердцем. Когда я впервые приехала в Россию и гуляла по Москве, меня преследовало неотступное ощущение, будто я не в гостях, а вернулась домой. Не то чтобы Москва была мне знакома, но и чужой она не казалась. Однажды, снежным и ветреным февральским вечером, я шагала по широкой Тверской на ужин в ресторане «Кафе Пушкинъ», остро осознавая, что Борис и Ольга не раз ходили тем же маршрутом в период начала своей любви, более шестидесяти лет назад, и следы их оставались на тех же тротуарах.

Сидя в мерцающем свете свечей в «Пушкине», зал которого стилизован под дом русского аристократа 1820-х годов – с его галерейной библиотекой, стенами, вдоль которых выстроились книги, затейливыми карнизами, расписным потолком и характерной общей помпезностью, – я чувствовала, как меня мягко касается рука истории. Этот ресторан расположен недалеко от старого здания редакции журнала «Новый мир» на Пушкинской площади, где некогда работала Ольга. Я представляла, как Ольга и Борис проходят мимо, низко склонив головы и прижавшись друг к другу, борясь с метелью, одетые в тяжелые пальто, и сердца их полны желания. Пять лет спустя, в очередной раз приехав в Москву, я пришла к памятнику Пушкину, установленному в 1898 году, у которого Борис и Ольга часто назначали свидания в начале своих отношений. Именно здесь Борис впервые признался Ольге в глубине своих чувств к ней. Огромная статуя Пушкина была перенесена в 1950 году с одной стороны Пушкинской площади на другую, так что их роман начинался на западной стороне площади, и переместился в 1950 году на восточную, где сейчас стояла я, глядя снизу вверх на гигантские складки величественного плаща, ниспадавшего по спине бронзового поэта. Мой московский гид Марина, увидев, что я стою под статуей Пушкина, воображая себе Бориса на этом самом месте, произнесла: «Борис Пастернак – небожитель. Он кумир для многих из нас, даже тех, кто не интересуется поэзией».

Это полное почтения высказывание прозвучало эхом моей встречи с дочерью Ольги, Ириной Емельяновой, которая парой месяцев ранее состоялась в Париже. «Я благодарю Бога за то, что мне довелось знать этого великого поэта, – говорила она мне. – В поэта мы влюбились даже раньше, чем в человека. Я всегда любила стихи, а моя мать любила его стихи, так же как не одно поколение русских людей. Вы не можете себе представить, как замечательно это было – Борис Леонидович присутствовал не только на страницах стихотворных томиков, но и в нашей жизни».

Пастернак обессмертил Ирину в «Докторе Живаго» в образе дочери Лары, Катеньки. Взрослея, Ирина все больше сближалась с Борисом. Он любил ее как дочь, которой у него никогда не было, и был для нее в большей степени отцом, чем любой другой мужчина в ее жизни. Ирина поднялась из-за стола, за которым мы сидели, и сняла с полки своей обширной библиотеки одну из книг. Это оказался перевод гетевского «Фауста», который подарил ей Борис, и на титульной странице книги было посвящение, написанное размашистым, витиеватым почерком Пастернака, черными чернилами, «журавлями во всю страницу»,[22] как однажды назвала его почерк Ольга. Борис писал по-русски семнадцатилетней тогда Ирине: «Ирочка, это твой экземпляр. Я верю в тебя и уверен в твоем будущем. Будь смела душой и мыслью, мечтой и волей. Доверяй природе, духу судьбы, крупным событиям, а из людей только немногим, тысячу раз проверенным, достойным твоей веры».