Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак

Во время Большого террора 1930-х годов, когда погибла бо́льшая часть прежней большевистской элиты, военачальников, писателей и художников, Пастернак все чаще был вынужден отмалчиваться, уверенный, что ему тоже не придется долго ждать полуночного стука в дверь. Его страх и страдания лишь умножились, когда вскоре после того, как Всеволод Мейерхольд заказал ему перевод «Гамлета», сам режиссер и его жена Зинаида Райх погибли от рук советской охранки – НКВД. Борис продолжил работу над переводом, обретя в ней «умственное пространство,[39] куда можно было скрыться от постоянного страха».

Его мужество принесло свои плоды. Пастернака пригласили прочесть перевод «Гамлета» 14 апреля 1940 года в Центральном доме литераторов. Тем же вечером он писал своей кузине Ольге Фрейденберг: «Каким счастьем и спасеньем была работа над ним!.. Высшее, ни с чем не сравнимое[40] наслажденье читать вслух, без купюр хотя бы половину. Три часа чувствуешь себя в высшем смысле человеком; три часа находишься в сферах, знакомых по рождению и первой половине жизни, а потом в изнеможении от потраченной энергии падаешь неведомо куда, «возвращаешься к действительности»».

* * *

Впервые Ольга Ивинская видела Бориса вблизи – и «чуяла Человека» и «горела три часа» – однажды осенним вечером 1946 года, когда он читал свои шекспировские переводы в библиотеке московского Исторического музея. Он предстал перед нею «стройным, удивительно моложавым[41] человеком с глухим и низким голосом, с крепкой молодой шеей, он разговаривал с залом как с личным своим собеседником и читал так, как читают себе или близкому другу». В перерыве кто-то из слушателей, осмелев, стал просить его почитать свои произведения, но Борис отнекивался, объясняя, что этот вечер посвящен Шекспиру, а не ему самому. Ольга слишком нервничала, чтобы присоединиться к «оставшимся избранникам», у которых хватило духу заговорить с писателем, и ушла. Она явилась домой за полночь, забыв ключи от входной двери, и ей пришлось разбудить мать. Когда та сердито стала отчитывать ее, Ольга вспылила в ответ: «Я сейчас с богом разговаривала, оставь меня!»

Ольга в школьные годы, наряду со своими подругами и «всеми прочими ровесниками», была без ума от Бориса Пастернака. Она часто бродила по улицам Москвы, снова и снова повторяя про себя искушающие строки его стихов. Она «чутьем поняла»[42], что это были «слова бога, всесильного «бога деталей» и «бога любви». Когда Ольга впервые в жизни поехала на юг, к морю, один друг подарил ей небольшую книжицу пастернаковской прозы – «Детство Люверс». Переплет, лиловатый, оформленный как школьная тетрадка, на ощупь был шершавым. Этот роман, который Борис начал писать в 1917 году и опубликовал в 1922-м, был его первой работой в жанре художественной прозы. Впервые опубликовав его в альманахе «Наши дни», Пастернак хотел, чтобы он стал первой частью романа о становлении сознания юной девушки Жени Люверс, дочери бельгийца, директора уральского завода. Хотя Женю Люверс, как правило, рассматривают как прототип Лары в «Докторе Живаго», Пастернак в значительной степени «списал» характеристики героини с детства своей сестры Жозефины.

Лежа на верхней полке в купе поезда, летевшего на юг, Ольга пыталась понять, каким образом мужчина мог так глубоко проникнуть в тайный мир молодой девушки. Как и многим из ее сверстников, ей нередко было трудно понять поэтические образы Пастернака, поскольку она привыкла к более традиционному стиху. «Но отгадка[43] уже висела в воздухе, – писала она, – весна – через узелок с бельем «у выписавшегося из больницы». Налепленные на весенние ветви огарки не обязательно было называть почками!.. Это было и шаманство, и чудо… Понималось, что за закрытой дверью лично тобой будет открыто еще не познанное, пока еще скрытое от тебя». Ольга теперь едва могла поверить, что «вот пришел живым и реальным волшебник[44] из далеких шестнадцати лет».

Их отношения развивались стремительно. Борис даже не пытался скрыть свое влечение к привлекательной редакторше или бороться со вспыхнувшим желанием. Он каждый день звонил ей на работу, а Ольга, «замирая от счастья», тем не менее боялась встреч и разговоров с ним и всегда отвечала Пастернаку, что занята. Но ее «поклонник», ничуть не обескураженный, к концу рабочего дня самолично появлялся в редакции. Он пешком провожал ее по московским бульварам домой, до квартиры в доме в Потаповском переулке, где она жила вместе со своими сыном и дочерью, Митей и Ириной, а также матерью и отчимом.

Поскольку и у Бориса, и у Ольги дома были семьи, рассвет их любви по большей части происходил на фоне прогулок по широким московским улицам, сопровождавшихся беседами. Они встречались у памятников великим писателям; их обычным местом встреч была статуя Пушкина на Пушкинской площади, у пересечения Тверского бульвара и Тверской улицы. Во время одной из таких прогулок по городу они прошли мимо крышки смотрового колодца, на которой значилась фамилия производителя этих металлоизделий – Живаго. Эта фамилия поразила Бориса и явилась для него источником вдохновения. Влюбившись в Ольгу, найдя свою истинную Лару, он сменил заглавие романа: «Мальчики и девочки» стали «Доктором Живаго».

В новом, 1947 году, 4 января, Ольга получила первое письмо от Бориса: «Еще раз от души[45] всего лучшего. Пожелайте мне издали (задумайте) поскорее справиться с пересмотром «Гамлета» и «Девятьсот пятого» и снова взяться за работу. Вы страшно славная, мне хочется, чтобы Вам было хорошо. Б. П.». Хотя Ольге было приятно получить первое послание от своего знаменитого обожателя, она была несколько разочарована этим холодным официальным тоном. Ее романтическую натуру, надеявшуюся на более горячее чувство, обеспокоило, что он держит ее на расстоянии таким образом. Но беспокоиться не было нужды. Одержимому любовью писателю, восхищавшемуся своей молодой красавицей, вскоре стало мало просто ежедневных разговоров с Ольгой.

Поскольку в квартире Ольги не было телефона, а Борис хотел разговаривать с ней и по вечерам, она храбро дала ему номер соседей Волковых, которые жили этажом ниже и были гордыми владельцами телефонного аппарата – в то время в московских квартирах это было редкостью. Каждый вечер Ольга слышала напоминавший морзянку стук по батарее центрального отопления – сигнал о том, что Пастернак просит ее к телефону. Она стучала в ответ по отсыревшей стене своей квартиры, а потом бегом спешила вниз, предвкушая, что вот-вот услышит характерный голос мужчины, в которого медленно, но верно влюблялась. «Возвращалась нескоро, с лицом отсутствующим, погруженная в себя, – вспоминала Ирина. – В этих слухах, стуках, подглядываниях прошел первый год романа, и когда его неотвратимость осознали все, не оставалось ничего, кроме как устроить официальное знакомство».