Третьяков - Лев Анисов

В 1835 году в Москве в университетской типографии вышла в свет книжка под названием «Цветы нравственности, собранные из лучших писателей к назиданию юношества Михаилом (Захаровичем. — Л. А.) Третьяковым».

«Отдельныя мнения — суть цветы в сочинениях лучших писателей. Для читателя они служат и удовольствием, и отдохновением, и наградою за внимание его при чтении, и ручаются за благонамеренность автора. Собирать сии мнения — значит собирать цветы или, лучше сказать, плоды в вертограде, насажденном и взращенном трудами великих гениев. Здесь предлагаются таковые мнения, основанные на занимательности предметов, разнообразии и нравственном их достоинстве. Издатель в полной мере почтет себя вознагражденным, если сии мнения, не бесполезные для всех вообще, в особенности назначены будут родителям, или для нравственно-назидательного чтения детей… или для прописей, в коих выбор нравственных изречений есть необходимое условие, — ибо с прекрасным почерком письма и в сердцах детей могут утверждаться правила благочестия, кротости, смирения, покорности и любви к Государю, любви к Отечеству и к близкому».

В первой главе книги, названной «Благочестие», читаем: «Что такое все наши познания, опытность и самые правила нравственности без веры, без сего путеводителя, и зоркого, и строгого, и снисходительного?

Собственно, без религии живет лишь сумасшедший или во всем сомневающийся; тот и другой болен духом».

«Что такое Отечество? Страна, где мы родились; колыбель, в которой мы взлелеяны; воздух, которым дышали; земля, где лежат кости отцов наших и куда мы сами ляжем…

Любить Отечество и ему служить есть непременный долг каждого человека.

Сила любви к Отечеству препобеждает силу любви ко всему, что нам драгоценно и мило, — к женам и детям нашим и к самим себе.

Никто не может быть счастлив вне своего Отечества, где сердце его научилось разуметь людей и образовало свои любимые привычки. Никаким народом нельзя заменять сограждан.

Истинное величие народов основано не на богатстве, а на возвышенности духа, способного к великим предприятиям, и на твердости характера, готового ко всем пожертвованиям. Народ, не имеющий сих качеств, не может достигнуть высокой славы и могущества».

Автор «Цветов нравственности» приложил немало сил, чтобы приведенные в систему мысли эти нашли отклик в сердцах других людей. Главная идея и содержание книги пронизаны заботой о нравственном и духовном здоровье своих близких, своей семьи, своих соотечественников: «Кто не сделал своим ближним никакой пользы в один день, тот уже повредил им, лишив добра, которое мог бы доставить своими услугами». «Не труд, а праздность убивает человека».

Возможно, книга использовалась в семье Третьяковых при обучении прописи. Почерк же у Павла Михайловича в юношеские годы, судя по сохранившимся дневниковым записям, был прекрасный. И писал он весьма литературно.

По воскресным дням родители поднимали детей в шесть часов, к ранней обедне. Едва-едва светало. Звонили колокола в церквах. Каркали вороны. Зябко. А в храме горят свечи и лампады. Народ толпится. Строгие лики святых с икон смотрят.

И стихает все в храме, едва раздается голос протоиерея отца Александра, начинающего службу:

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.

— Аминь, — поет хор на клиросе.

Слушает Паша голос священника, а сам неотрывно глядит на икону Божией Матери — точную копию чудотворной иконы, явившейся, как сказывал тятенька, в 392 году на далеком острове Кипре. Чудо там случилось. На воротах, ведущих к церкви Пресвятыя Богородицы, была поставлена икона Богоматери — такая же, как здесь, в храме. Какой-то аравитянин, проезжавший мимо, задумал поглумиться над ней. Вскинул лук, прицелился и выстрелил в икону. И попала стрела в колено Богоматери. И тотчас же из раны кровь потекла. Помчался стрелок в ужасе на своей лошади домой, но на пути пал мертвый.

— Не по беззаконием нашим сотворил есть нам, ниже по грехом нашим воздал есть нам, — слышатся слова антифона.

Колеблются языки пламени свечей. Крестятся и кланяются люди рядом.

Знает Паша: Пресвятая Богородица в земной жизни молчалива была, говорила мало и лишь самое необходимое, но с большим вниманием выслушивала то, с чем другие обращались к ней. Обхождение ее было кроткое и без гнева. Работала она много, а любимым занятием ее было чтение.

Поет хор, а Паша неотрывно смотрит на лик Богородицы. И чудится, что и она со вниманием на него смотрит.

Н. А. Мудрогель, 58 лет проработавший смотрителем в Третьяковской галерее и много слышавший о Павле Михайловиче от его родных, писал в своих воспоминаниях: «Уже в детстве (Павел Михайлович. — Л. А.) не любил ничего шумного, крикливого, был замкнут, трудолюбив, аккуратен».

«По обычаю московских купеческих семей, — продолжает он далее, — Третьяковы каждую Троицу выезжали на гулянье в Сокольники всей семьей. Однажды, когда уже отец, мать, сестры, брат сидели в экипаже, хватились, а Паши нет.

— Где Паша? Сейчас же отыщите Пашу!

Побежали искать. А Паша спрятался под лестницу в угол, притаился, не хотел, чтобы его возили в Сокольники на гулянье, напоказ».

У него была своя комната. Темная, без окон. Рассказывали, он сердился, когда входили без спросу. Собирал книги, позже лубочные картинки.

Тятенька стал рано приучать его к делу, сидеть в конторе, наблюдать, как дело в амбаре идет, отпускать товар оптовикам.

Лавки, принадлежавшие Третьяковым, располагались в «средних» торговых рядах, между улицами Ильинкой и Варваркой.

Исстари в Китай-городе сосредоточивалась вся торговля Москвы. Центром ее был Гостиный Двор, или Ряды, тянувшиеся вдоль Красной площади и состоявшие из множества мелких и крупных лавок.

Чего тут только не было! Парча, бархат, а в соседней лавке рогожа и циновки. Там чай и сахар, а напротив — скипидар и писчая бумага. Глаза разбегаются. Шум, толчея, крики продавцов, звуки шарманки.

С рассветом Паша и Сергей уже в лавке. Отец безделья не любил и с детьми был строг. Сыновья выполняли все, что старшие ни прикажут: выносили помои, подтаскивали товар, зазывали покупателей.

По вечерам, возвратившись домой, листали купленные в свободную минуту в «проломных» воротах стены Китай-города книжки или лубочные картинки.

Картинки разделялись на юмористические и героические. В первых выставлялись слабость, хвастливость и ничтожество европейских врагов России, а вторые прославляли ум, ловкость и храбрость русских.

«Павел Михайлович почти никогда не говорил о своем детстве, — вспоминала В. П. Зилоти, — однако, помню, как-то рассказывал с большим юмором о том, как хаживал к ним в лавку в рядах на Красной площади какой-то „странный человек“, странник, что ли, который молился и просил подаяния, но если кто-нибудь ему отказывал, то он сердился и грозно кричал: „Я ти взвощу, я ти взбутетеню“. Это отец нам рассказывал, смеясь до слез и с чувством восхищения перед красочностью этих непонятных слов. Любил он вспоминать, как они с братом Сережей на Бабьем городке ходили в купальни на Москву-реку с мальчиками Рубинштейнами, Антоном и Николаем, у отца которых была неподалеку карандашная фабрика. „Николай Григорьевич был большой шалун“, — прибавлял Павел Михайлович с милой, лукавой улыбкой, так как знал, что таяли перед Николаем Григорьевичем не только он сам и все мы, но и вся Москва».