Демонология Сангомара. Искра войны - Д. Дж. Штольц

– Как скажете, – прошептала Йева и плотнее закуталась в меховую шубу.

Она, подумал Филипп, и одеваться стала, как Саббас фон де Артерус. Тот всегда утопал в волчьих шкурах и собольих мехах, и глядел так же, как сейчас глядит Йева, – мрачно и отстраненно.

– Что же ты, дочь моя? Как твои дела? Как твой сосед себя ведет?

– Все нормально, отец. У Булуйского бора все тихо. Летом от вашего имени заключили договора на поставку железной руды в Имрийю, а меха чертят, соболей – в Альбаос.

– Деревни по осени отчитались по проездному, подушному налогу и талье?

– Не все…

– Почему не все? Ты отправляла сборщиков с вооруженными отрядами?

– Да, и даже сама навещала ближайшие: Большие и Малые Колтушки, Ясеньки, Холмогорье, – Йева вздохнула. – В этом крае везде нищета, отец, всюду рвань. Они живут от охоты до охоты, многие не имеют ни бронзовичка. А в Офурте сейчас голод из-за сильных холодов.

– Голод сейчас и в Солраге, и в Стоохсе, и в Филонеллоне. Уж не хочешь ли ты сказать, дочь моя, что ты из-за этого освободила их от налогового бремени?

– Нет, – глаза Йевы вспыхнули, но тут же потухли. – Но я не знаю, что можно брать у тех, у кого ничего нет! Ничего, кроме крови и плоти. Они показывали своих детей, которые носят обувь по очереди, ибо на все семейство у них лишь пара теплых сапог.

Филипп улыбнулся.

– Повесь вождя, Йева, и к следующему году новый вождь под угрозой смерти найдет, что взять из каждого дома, пусть даже это будут те самые сапоги.

– А мудро ли это будет, отец?

– Мудрое правление основывается на столпах взаимоуважения. Чтобы ты могла помочь простому люду и защитить его, он сначала должен исправно выплатить талью и подушный налог. Ты же пойми, Йева, что от голода и холода вымрет лишь часть народа, самые слабые, а вот от врага, который увидит твою незащищенность, ибо доспехи не куются из воздуха, могут умереть все. И ты должна донести это до люда, жестко, но понятно. Жалостью же ты лишь убедишь всех в своей слабости – а слабого правителя не уважают даже псы, дочь моя, что уж тут говорить об алчной Имрийе, которая только и ждет явления нашей немощи для атаки.

Йева промолчала, лишь плотнее закуталась в меха и спрятала туда тонкий нос, чувствуя, как щекочут ворсинки. Она боялась признаться отцу, что уже слаба, и не находит в себе силы принуждать всех вокруг к своей власти. Отрешенная, пропавшая в своих думах, Йева вдруг обернулась. Ей показалось – на нее смотрят. И на нее действительно смотрел с ласковой улыбкой сэр Рэй, этот плешивый и старый, но все еще крепкий рыцарь с чутким сердцем. Графиня резко отвернулась, не соизволив улыбнуться в ответ, и потерялась под шубой, нахохлилась.

Впереди вырастала единственная башенка замка: неказистая, в два этажа, из плохонького камня, с двумя знаменами Солрага и Офурта, вывешенными из окошек личных покоев графини и гостевой спальни.

Отряд, состоящий из двадцати конных гвардейцев, сэра Рэя и Филиппа фон де Тастемара, прошел сквозь город, по которому ходили, кутаясь в тряпье, худые скелеты, вошел в отворившиеся врата и спешился. Кони были расседланы и разнузданы в тесном дворе под донжоном. Граф оглядел суровым взглядом захудалость конюшен, обваленные стены амбара, неаккуратно разбросанную солому, запыленную и жухлую, – и покачал головой.

Чуть позже в небольшом и единственном зале замка гвардейцы уже похлебывали горячий суп из чертят, закусывали рябчиками и запивали это все дело отваром из подслащенной калины.

Филипп сидел в высоком кресле перед камином, спиной к скромному залу, где из мебели были только длинные столы, соединенные между собой, стулья и пара кресел. Стены укрывали гобелены и шкуры. Трещали от огня дрова. За окном разыгралась метель, и ветер плакал и бился о донжон, заставляя дрожать его от самого основания.

Филипп вспоминал, как слуги выносили его сюда, в зал, прошлой зимой, когда он еще не мог ходить. Тогда Белый Ворон до самой весны просидел на подушечках перед камином. Уделом его, немощного и слабого, было лишь наблюдать, как скачут всполохи пламени, как игриво поедают они дерево, танцуют, испуская искры.

С каким же страхом тогда посмотрел на него сэр Рэй, впервые увидев перед собой скрюченное существо с ввалившимся ртом и отросшей бородой, укутанное в пледы. Тогда рыцарь и не узнал бы в этом жутком старике своего господина, если бы в тот момент Йева с лаской не поила его кровью, поднося к сухим губам кубок.

Отведя взор от камина, Филипп спросил свою дочь, которая сидела рядом с ним и тоже смотрела на огонь:

– Ты проверяла Бестию?

– Да, отец, – Йева задумалась. – Мне часто приходится спускаться в подвалы, где я открываю сундук и смотрю на нее. Ее глаза все так же желты, хотя и обросли льдом, зубы белы, а шерсть лоснится. От холода ли это, или… – графиня запнулась. – Или Бестия оживет, если дать ей тепло и простор.

– В яме, откуда она вылезла, – прошептал Филипп, – Должно быть холоднее, чем в подвалах. Там еловая лощина, утопленная в горах, вдоль которых и шел Уильям. Ей нельзя давать простор, и рано или поздно, но дар этого реликта откажется жить. Не ходи туда, Йева. Прикажи перевязать сундук цепями и забудь о нем, как о страшном сне.

И Йева вздрогнула, ибо эта Бестия не давала ей покоя темными и одинокими ночами, раз за разом убивая Филиппа во снах. Она вспомнила тот удар бревном. Вспомнила, как откинулся в сугроб отец, испустив последний крик боли. Вспомнила кровавую пелену смерти на его глазах. И задрожала.

Графиня Офурта молчала. Филипп глянул вправо, на дочь, сидящую вровень с отцом, и настороженно рассмотрел пустоту в ее взгляде, ее поблекшую косу, ее белую кожу, растерявшую румянец. Наконец, Йева тоже обратила на отца свой взор и прошептала:

– Сэр Рэй в этом году стал худ. Он часто захлебывается кашлем и дышит тяжело, будто грудь ему придавили копытом.

– Да. К весне я отстраню его от службы. Стать его еще крепкая, потому что ему досталась удивительная родовая сила, но вот сердце отстукивает последние годы. Если один из его сыновей, Лука, славно покажет себя при сопровождении императора Кристиана в Стоохс, я передам ему звание командира гвардии. Мальгербы, хоть они и люди, уже долгие века верно служат Тастемара.

Меж тем за спинами графа и графини стоял непрекращающийся гам. Филипп обернулся и бросил взгляд из-за кресла назад, на кричащую и довольную толпу, которая хрустела, грызла, рыгала, чавкала и смеялась.

За столами резко воцарилась тишина. Все решили, что господин их делает немое замечание, и стали неслышно покусывать, говорить шепотом и вести себя смирно, как пахотные кони. Напряжение слегка развеялось, когда Филипп смерил внимательным взглядом пьющего в три горла сэра Рэя, который выжигал свою простуду крепким спиртным, и снова отвернулся к огню.

– Они вас боятся, отец, уважают и чтут, – вздохнула Йева.

– Будь сильной, и с каждым поколением слава о тебе будет обрастать легендами, вознося твою силу под небеса. Но если ты дашь слабину, то каждый следующий род уже будет верить в тебя все меньше.