Мать железного дракона - Майкл Суэнвик

Снова запищал монитор.

Ночная сестра вернулась. Послышался шелест – будто рвется пластиковая упаковка. Потом тихая возня – медсестра что-то там делала с трубочками и прозрачными мешками. Наконец она сказала:

– Добавила вам в капельницу демерол. Имейте терпение, скоро подействует.

– Вы мне нравитесь, – сумела выдавить Хелен. – Правда. Спасибо. Правда нравитесь.

Но на ночную сестру лесть не подействовала.

– И поэтому вы на меня вываливаете все те идиотские мысли, которые лезут вам в голову. Кто там вам нравится – дело десятое. Важно лишь, любите ли вы Господа больше, чем собственные умные слова. Вот полежите подумайте об этом. Подумайте хорошенько.

«Аминь, сестра», – мысленно сказала Хелен. Еще в доме для престарелых она кучу сил потратила, делая вид, что пишет мемуары – «Имя, написанное на воде»[3]. Что ж, настало время признать: мало того что ей их никогда не закончить, она, собственно, никогда толком и не начинала. Жизнь – для живых, мемуары – для тех, кому есть что сказать, а у нее уже очень давно ни с тем ни с другим не ладится.

Ночная сестра отключила звук на мониторе.

– У вас давление высокое.

– Неужели? Ума не приложу почему.

– А, эти двое, – спокойно, добродушно сказала медсестра из вечерней смены. Видимо, Хелен снова очнулась посреди разговора. Эмили была настоящей пышечкой, с круглым розовым лицом и редкими светлыми волосами. А еще она была (во всяком случае, так считала Хелен В., а в таких делах она хорошо разбиралась) по-настоящему доброй. Наверное, ей в жизни пришлось перенести немало боли. – Как вы их терпите – не знаю.

– Получаю массу удовольствия от обоих. Про каждого могла бы сериал состряпать.

Хелен по неведомым причинам потянуло на откровенность. Видимо, открылось второе дыхание. Или, скорее, последнее. Правда, дышать от этого легче не стало.

– «Больничное солнышко». Про дипломированного медработника. Он, сам о том не подозревая, всех выводит из себя. Веселенько, бодренько, позитивненько. Разумеется, ситком. Конечно, главный герой – женщина. Боже упаси, чтобы такого тупицу играл мужчина. Не раз пыталась это провернуть. Но все без толку. Пилот буквально сам напишется. В главной роли девица, с которой нынче спит глава программного отдела. А вот «Ночная сестра»… Тут поинтереснее. Женщина с суровыми моральными принципами. Считает своим долгом обращать пациентов. Но тут и кроется подвох. Она знает: люди – неисправимые грешники. Только ночной сестре удается кого-нибудь спасти. Она тут же этого человека убивает. Чтобы умер просветленный. Да. И попал прямиком в рай. И вот очередной пациент духовно воспаряет. Поднимается из Топи Уныния[4]. Снова ощущает надежду. И каждый раз зрители трясутся от ужаса. Вот сейчас. Боже мой, вот сейчас. Нагнетается тревожное ожидание. Сложный характер. С подходящей актрисой может и хит получиться.

– Точно, вы ведь раньше были писательницей?

– Ничего подобного. Продюсером. Именно на мне все и держалось. – Хелен сказала это деликатно, стараясь не обидеть собеседницу. Эмили ей нравилась: она позволяла увести разговор туда, куда Хелен хотелось. Редкостная удача – найти хорошего слушателя, особенно в таком месте. – Писатели – они как больничное судно. Без них не обойтись. Но и на ужин с собой не возьмешь.

– А знаете, Хелен, – со смехом отозвалась вечерняя сестра, – я буду по вам скучать. Второй такой, как вы, на свете нет.

– Да уж. И слава богу. Одной меня более чем достаточно.

Но Эмили уже начала прибираться, и Хелен понимала, что это значит. У нее не было припасено ничего такого особенного, чтобы задержать вечернюю сестру в палате, поэтому выбора не осталось – только правда.

– У меня есть план побега, – сообщила она.

– Неужели?

– Сделаю отсюда ноги. – Хелен выждала, когда Эмили откроет рот, чтобы растолковать, что это совершенно невозможно. – Та книжица на тумбочке – «Тибетская книга мертвых». С примечаниями. Я ее читала. В момент смерти наступает момент свободы. Если цепляться за жизнь. Просто опускаешься по спирали обратно. В сансару. Перерождаешься. И опять все по новой. Но есть то единственное мгновение. Когда можно совершить прыжок в неизвестность. В лучший мир. И я прыгну.

– Не знала, что вы буддистка.

– А я и не буддистка. Опиум для народа. Чушь собачья. Но побег есть побег. Так ведь? Раз уж прислали в тюрьму пирожок с напильником. Плевать, какой этот напильник марки.

– Не совсем вас понимаю.

– Ладно. В этой книжице детально рассказывается. Что происходит с нами после смерти. Больше нигде это не описывают подробно. Ну, допустим, Данте, но бог с ним. Может, им что-то известно. Кто-нибудь восстал из мертвых. Порассказал кой-чего. А монахи записали. И получилась религия. А может, вовсе и не религия. Может, просто голые факты. Подумайте об этом. Стоит об этом…

Но Эмили уже шла к двери. Улыбка, взмах руки, сейчас она исчезнет в прошлом, превратится в тускнеющее воспоминание, легкое сожаление.

– Я могла бы и про вас сделать сериал, – сказала Хелен, только чтобы не остаться без зрителя.

Она действительно могла бы. Хелен знала это наверняка. Больница, обычное место, где самым обыденным образом, какой только можно вообразить, разыгрываются драмы о жизни и смерти. Важные темы, сведенные к маленьким жестам. И в центре всего этого… обычная женщина, исполненная обычной доброты. Такая не осадит террориста, не убедит больного кандидата в президенты изменить политику здравоохранения, не отговорит от самоубийства юную поп-звезду. Но она делает для своих подопечных что может, выходит на ночное дежурство, чтобы подменить подругу, нет, даже не подругу – просто коллегу, которая хочет послушать, как дочка поет в школьном спектакле…

Эмили уже ушла.

Ну и ладно. Продать такой сериал не удалось бы даже Хелен В. Для такой вдумчивой и умной истории просто не нашлось бы аудитории. Может, когда-нибудь в пятидесятых, а сегодня – нет. Сегодня Хелен просто пожалела, что вслух рассказала о плане побега. Облеченный в слова, он казался ненадежным. Да что уж тут деликатничать – глупым. Но ничего другого у нее не было.

– «Я запутался», – сказала она. – Алистер Кроули, первое декабря тысяча девятьсот сорок седьмого года.

Видимо, минул еще один день. Хелен закрыла глаза и позволила темноте унести себя вниз по течению.

Внезапно громко завибрировала машина – та, что время от времени надувала рукава, липучками пристегнутые к ногам Хелен, эти мерзкие рукава сжимались и разжимались, сначала на правой ноге, потом на левой, имитируя нагрузку при ходьбе. Штукенция вроде как не давала крови застаиваться, но включалась она ровно тогда, когда Хелен удавалось наконец о ней забыть. Наверно, Хелен спала. Кто-то насвистывал.