Приворотное зелье - Михаил Ульянов

Не было у меня непреодолимой страсти к этому делу – я вообще человек спокойный. Не было жажды, которую мог утолить только театр. Просто однажды возникла мысль: а не попробовать ли?..

Я вкатился в эту профессию, как колобок, без особых своих усилий. Я не мечтал быть актером, но стал им. Оказалось, то была моя судьба. И я низко кланяюсь людям, которые помогли мне ее найти. И родителям, которые поддержали меня на моем пути.

Семья наша состояла из отца, Александра Андреевича Ульянова, матери, Елизаветы Михайловны, меня и младшей сестры Маргариты. Старый сибирский городок Тара, где мы жили, когда-то был, как и его ровесники Тобольск, Тюмень, Сургут, крепостью, построенной казаками во времена завоевания Сибири.

Михаил Ульянов (второй слева) с родителями и сестрой

Городок раскинулся на высоком левом берегу Иртыша, в окружении бескрайних урманов – тайги. До революции в Таре жили в основном купцы. Город славился деревообрабатывающей, маслодельной промышленностью, кожевенным ремеслом. В нем было семь или восемь церквей, построенных в основном в XVIII веке. Прекрасный вид открывался на город с реки. На меня, мальчишку отнюдь не сентиментального, он производил завораживающее впечатление: прииртышская луговина, дома на взгорке и красавицы церкви, освещенные солнцем…

На моих глазах многие церкви уничтожали. Кирпич, из которого они были сложены, хотели использовать для постройки Дома культуры. Но кирпичи были намертво слиты воедино – видимо, раствор, скрепляющий кладку, был на яйцах, и пришлось стены взрывать, блоки – долбить. В конце концов все это превратилось в щебенку, пригодную разве что для засыпки дорог.

В 1994 году я побывал на своей родине: Тара отмечала четырехсотлетний юбилей. Город и сейчас красив. Почти все церкви восстановлены, построены новые жилые дома, прекрасный Дом культуры с большим зрительным залом, хорошо оборудованной сценой.

В Тобольске давно построен новый театр… Казалось бы, радоваться надо. Но… Вместо деревянного чуда, редкого по красоте произведения искусства, соорудили в Тобольске современное железобетонное здание. В общем-то, неплохое, но так же можно построить и фабрику, и завод, и что-нибудь еще. Безликий новодел. А сгорел сказочный терем, а разрушили красивые храмы, которые стояли бы века.

Когда я работал над Степаном Разиным, в Астрахани мне показали место, где раньше стоял уникальнейший деревянный театр, который сгорел, как, впрочем, и другой астраханский театр. Просто эпидемия какая-то! А все потому, что никому ничего не дорого. Психология такая: общее – значит, не мое. Хотя мы громогласно заявляли, что все вокруг – мое, на деле оказалось, что если оно в какой-то мере принадлежит и другому, то оно общее, не мое, его не жаль.

Прошу извинить за нелирическое отступление.

Я жил счастливой мальчишеской жизнью. Ездил в пионерский лагерь, ходил на рыбалку, в тайгу за кедровыми шишками, бегал на лыжах, участвовал в соревнованиях, помогал матери по хозяйству. В нашем городке люди сами себя кормили. Почти у всех были огороды, корова, другая живность.

Учился я средне. Из всех предметов больше всего любил литературу, охотно участвовал в литературных вечерах.

Помню, мой товарищ, ныне один из крупных военных инженеров, моя одноклассница Руфа и я играли в постановке по «Русским женщинам» Некрасова. У меня была роль губернатора. Я был в военных галифе, которые мне отец прислал с фронта; ну, что-то там подделали, обрядили меня в мундир, и так я играл. Естественно, важничал, как всякий чиновник такого ранга… Забавные мы были. Учительница литературы, которая организовывала эти вечера, с трудом сдерживала смех.

Помимо губернатора в «Русских женщинах», я играл отца Варлаама из «Бориса Годунова». Мой товарищ, тот самый, был Мисаилом. Мы разыгрывали сцену в корчме на литовской границе. До сих пор ощущаю привкус кудели, из которой была сделана моя борода. Мы почему-то все время ели капусту, и кудель эта лезла в рот.

…Началась война. Через несколько дней после ее объявления из Тары отправлялись на фронт десятиклассники. Совсем еще мальчишки, как на подбор высокие, ладные. Они весело рассаживались по грузовикам: зачем грустить, если они скоро вернутся? Надаем немцу, как следует – и встречайте с победой! Еще вчера все мы бодро распевали песню «Если завтра война» и считали себя к ней вполне готовыми. Люди постарше были полны тревожных предчувствий, особенно матери. Они плакали.

Предчувствие их не обмануло: многие видели своих сыновей последний раз…

Из призванных на фронт вернулись два-три человека. А были деревни, куда не вернулся никто. Ведь солдатами в основном были деревенские парни.

Отец мой провоевал всю войну, был тяжело ранен, но вернулся домой. И дядя мой вернулся. Но таких счастливых семей были единицы.

Недавно я увидел в газете фотографию одной большой семьи. Десять мужиков стоят, один другого старше. Все они воевали – и все остались живы. Просто сказка, уникальнейший случай! Многодетные семьи тогда были не так уж редки, но – трагическая закономерность! – четверо, пятеро и больше сыновей уходили на фронт, и ни один из них не возвращался.

Шла война. В Тару стали прибывать эвакуированные, сначала с запада страны, а потом и с востока. В нашей пятистенной небольшой избе поселились еще две семьи, в каждой, как и в нашей, по двое детей. Сегодня представить невозможно, чтобы кого-то пустить жить в свою квартиру, а тогда это было нормально.

Мы жили бедно, в тесноте, но дружно. Читали вслух письма с фронта от отца и от не знакомых нам мужей наших квартиранток, вечерами все вместе слушали сводки Совинформбюро. А еще мы любили слушать по радио разведчиков Шмелькова и Ветеркова, которых играли знаменитые впоследствии ленинградские актеры Борисов и Адоскин. Сказочки-рассказочки, прибаутки и частушки, которые они исполняли, здорово поднимали настроение.

В Сибирь были эвакуированы театры: в Омск – Театр им. Вахтангова, в Новосибирск – Ленинградский театр им. Пушкина, Борисов и Адоскин были как раз из его труппы.

Поразительное дело: отступление, неудачи на фронте, необходимость в короткие сроки перебросить на восток страны из европейской части промышленные предприятия оборонного значения. И в это же самое время спасали театры!..

Я вовсе не превозношу то время и тех правителей. Я не могу этого делать хотя бы потому, что те же правители во время войны создали народное ополчение, в основном из интеллигенции – ученых, писателей, работников культуры, служащих… Не обученные военному делу, плохо вооруженные, они бездумно были подставлены под пули. Какие умы полегли тогда, какие таланты!

Так получилось, что именно и в Таре появился театр: в город приехала группа украинских артистов, основная часть которой была из львовского Театра им. Заньковецкой. Это был театр драмы и музкомедии, не совсем обычный симбиоз, но нередкий среди украинских театров.

Некоторых актеров я помню: Агаркова, Озерова… Я торговал морковкой, меня мама посылала, а они ходили по рынку. Они казались мне людьми из другого мира, чуть ли не иноземцами. По-особенному смотрелись на них белые рубашки, конечно, штопанные-перештопанные, но я этого не замечал.