Лазарева суббота. Расказы и повести - Николай Толстиков

– Смотри, отец диакон, как я без рук могу ездить!

И выписывает восьмерки по двору, крест на его груди поблескивает. Бабки-богомолки озираются, испуганно сторонятся и торопливо крестятся.

Юная матушка у Алика – не тихоня, не прочь молодого мужа на увеселения какие-нибудь затащить, хоть на дискотеку.

И Алик однажды не выдержал: пошел в епархиальное управление и положил на стол прошение уйти за штат:

– Не дорос я… Подрасту, вернусь!

Проявился-таки полученный по наследству отцовский характер.

Старого протоиерея спрашивали, бывало, потом про сына.

– Компьютерную фирму открыл, соревнования в Москве выиграл, – чуть заметно смущаясь и будто бы оправдываясь, отвечал протоиерей. – Но… вернется еще, даст Бог!

Юный батюшка и старик-диакон служат в храме панихиду. В чем-то оплошали: старый подсказал неопытному, но, видать, невнятно. Тот не понял, сделал что-то не так.

Настоятель тоже из молодых-ранних: от собственной значимости и гонору голова кружится.

– Идиоты! – цедит сквозь зубы. – Олухи!

Негромко сказал, но услышали. Старый горестно вздохнул – он многое повидал и ко многому привык, только все равно неприятно. А у юного от обиды аж губы закривились.

– Да полно вам расстраиваться, – после панихиды стал утешать их Алексей – мужичок, который при храме обретается на побегушках, на все руки мастер и за словцом в карман не полезет: – Вон, Диму-дауна каждую неделю причащать приводят! Какие у него грехи хоть в поступках, хоть в помыслах? Чист, аки ангел. Гордитесь, что вас так назвали.

Одолели бомжи. С холодами большой компанией обосновались в притворе храма, хватают за рукава прихожан, развязно просят милостыню. Настоятель не знает, как быть: иной здоровенный дядя выглядит даже презентабельнее многодетного молодого батюшки, гнусавит протяжно, заступая дорогу:

– Я кушать хочу… Дай!..

Выручает казначея – женщина бывалая. Храм, хоть и в центре города, но верующим возвращен недавно, обустраиваться в нем только-только начали. Чтобы не застынуть в мороз, поставили печки-времянки, привезли и свалили на улице возле стены храма воз дров.

Казначея обращается к бомжам:

– Берите рукавицы, топоры, и – дрова колоть! Всех потом накормим!.. Ну, кто первый, самый смелый? Ты?

Бомж в ответ мнется, бормочет себе под нос: «Да я работать-то и отвык…», – и бочком, бочком – на улицу.

Следом – остальные. Как ветром всех сдуло.

К отцу Сергию в церковном дворе подходит бомж. Мужик еще не старый, здоровяк, подбитая рожа пламенеет, и перегарищем от него разит.

– Дай денег! – просит у батюшки.

А у того детей – мал мала меньше, полная горница.

– Не дам, – говорит отец Сергий, – мне чад кормить.

– А я вот семью свою потерял, потому и пью. Не могу без них и до такой жизни дошел, – пытается разжалобить священника бомж.

– А ты не пей! – строго ответствует отец Сергий. – И все вернется.

Бомж чувствует, что терпит фиаско и кричит раздраженно:

– Я… я… Афган прошел!.. Напишу вот корешам, они мне столько денег пришлют, что и тебе дам!..

Другой бомж – потише, на фантазии его не тянет, в состояние возбуждения он приходит только в одном случае, когда в церковный двор въезжает какая-нибудь шикарная машина, и навстречу ей торопится батюшка с кропилом.

Освящение машины – дело серьезное, тут хозяин подстраховаться от всякой беды хочет, стоит – весь во внимании. Щедро кропит батюшка машину святой водой, а тут оборванный спившийся мужик подскакивает к хозяину и дергает его за рукав.

– Дай денег! – говорит и щерит в беззубой улыбке рот.

Бритоголовый хозяин в другом месте без разговоров въехал бы просителю в ухо, но тут возле храма – нельзя. А бомж не отстает, то за один рукав, то за другой опять дергает.

– Да на, отстань, – сует, наконец, бомжу купюру.

А тому только то и надо, будет дожидаться следующей поживы. Дорогих машин в России много, миллионером можно так сделаться.

Жоржа на спор прокрутили на лопасти винта вертолета когда-то во время срочной его службы в армии, и с той поры жизнь вращала и вертела бедолагу, бросала в разные стороны.

Кончилось тем, что оказался Жорж перед самым выходом на пенсию у нас на приходе, одинокий, единственная родня – брат в деревне, да и тот бродягу Жоржа принять отказался. Все хозяйство Жоржа – допотопный чемодан, набитый бесполезной всячиной, обмотанный цепью, замкнутой на висячий, приличных размеров, замок.

Прибившись к приходу, Жорж взирал на молодого настоятеля, как на царя. Пономарничая – прислуживая в алтаре – он, разинув рот, ловил каждое его слово. Да вот беда – седая голова у пожилого Жоржа работала плохо, был он непонятливый и забывчивый. Настоятель молодой, горячий: Жорж от его раздраженных окриков и упреков тычется растерянно во все углы, не знает, что делать. И смех, и грех.

– Уйду, уйду, уйду!.. – после службы причитает он, однако на следующее утро опять смиренно ждет настоятеля. Смотрят все на него жалеючи: послушный усердный раб.

Но не так прост Жорж.

Проходит месяц, другой… В запертую дверь алтаря снаружи пытается постучать диакон: обе руки заняты поклажей.

– Отопри, Жорж!

– Не инвалид! В другую дверь обойдешь! – недовольно отзывается Жорж и не трогается с места.

Что ж, каждый по капельке выдавливает из себя раба…

Писатель служил диаконом в храме. Дожил он до седой бороды. Писателем его никто не считал и, если так называл, то за глаза, ухмыляясь. Мало кто знал, что на дне старинного сундука в его отцовском доме лежала толстая стопка исписанных листов, семейная сага – история рода, над которой он в молодости трудился ночами. Многие знаменательные в прошлом веке события, образы дедов и бабок, дядек и теток, удачливых в жизни или бесшабашных и горемычных, укладывались постепенно в главы книги.

Тогда же он, с радостным трепетом поставив последнюю точку, послал рукопись в один из советских журналов, и ему ответили, что, дескать, ваши герои серы и никчемны. А где, мол, образ передового молодого рабочего? И обескураженный автор спрятал рукопись в сундук, втайне надеясь, что еще придет ее время…

О своей саге диакон, видимо, обмолвился кому-то из иереев, тот – еще кому-то, узнала о ней и одна интеллигентная бабушка-прихожанка, решила помочь. Взяла, образно говоря, диакона-писателя за рукав подрясника и повела к спонсору.