Канон, звучащий вечно. Книга 2. Красивые души - Масахико Симада

Впервые Каору перебрался на другой берег Тихого океана в 1983 году, за тринадцать лет до того, как он встретился с твоей мамой. Или через пятьдесят три года после того, как по решению Государственного департамента его деда Джей Би перевели на работу в американское консульство в Кобе. В поколении Каору связи семьи с Америкой совсем ослабли.

В чьих руках после смерти отца Джей Би, Пинкертона, чьей любовницей была мадам Баттерфляй, оказался дом на холме, где Джей Би провел свои детские годы? Как прошли последние годы жизни Аделаиды, приемной матери Джей Би? Что случилось с его дядей, Виссарионом Михайловичем Островским, который обещал, но так и не смог осуществить мечту Наоми, приемной матери Куродо, переехать в Америку?

Безжалостное течение времени смыло все без остатка. Для Каору, потомка Пинкертона, Америка стала чужой и непонятной страной. У восемнадцатилетнего Каору была лишь одна причина пересечь Тихий океан – желание вновь увидеть Фудзико. Каору сел в самолет Токио – Нью-Йорк только для того, чтобы детское увлечение выросло в любовь. Целью его путешествия был университетский городок Кембридж в пригороде Бостона, но он почему-то не поехал туда сразу, а задержался в Нью-Йорке.

Он дремал, скрючившись в кресле экономкласса, как вдруг ему показалось, что кто-то зовет его, и он открыл глаза. В иллюминаторе виднелись кварталы элитных домов кирпичного цвета. Вечернее солнце светило в глаза, ощущалось присутствие океана, он высматривал статую Свободы, но ее не было видно. Ну вот, он пересек Тихий океан и американский материк Теперь ему оставалось, постепенно сокращая расстояние, добраться по земле до города, где живет Фудзико. Он намеренно не предупредил Фудзико, что едет к ней. Каору хотел доставить самого себя, проделав тот же путь, что и письма, которые он отсылал. Почтовое отправление с ярлыком «Каору» нервничало, и сердце у него колотилось. Нужно взять себя в руки.

Он вздохнул и решил, что почтовому отправлению необходимо немного развеяться.

Выйдя из аэропорта, Каору сел в метро и доехал до манхэттенского даунтауна. Снял одноместный номер в гостинице «Челси», зашел туда, чтобы бросить вещи. Окна смотрели на север, прямо на квартиру дома напротив. Каору рассовал по карманам джинсов двадцатидолларовые купюры и отправился на юг вдоль Седьмой авеню. Через пятнадцать кварталов таблички с номером улицы перестали попадаться на глаза, и он оказался среди складов, где не было ни души. Пройдя еще двадцать кварталов, к южной оконечности Манхэттена, он увидел парк, выходящий на Нью-йоркский залив. Каору смешался с толпой ожидающих парома и спросил, чтобы проверить свой английский:

– Где находится статуя Свободы?

– Вы хотите посмотреть на статую Свободы? – переспросила его женщина из очереди, средних лет, в очках, с суровой складкой между бровей, но с добрыми глазами.

– Да. А откуда лучше всего ее видно?

Сдерживая улыбку, женщина указала на паром, который ожидала сама:

– Вот паром на Стейтен-Айленд, оттуда хорошо видно.

Каору стоял на палубе, опершись о перила и положив голову на руки; он смотрел на бледную статую, которая высилась на фоне темнеющего неба, и думал: кто послужил для нее моделью? Кто-то видел в ней мать, кто-то – любимую, с которой когда-нибудь встретится, кто-то, каждый день глядя на Свободу, которую обдували холодные ветра и обжигали жаркие лучи солнца, начинал представлять себя на ее месте; в зависимости от воображения смотрящего она превращалась то в богиню скорби, то в печальную Деву Марию, то в покойную мать. Она совмещала в себе образы тысяч богинь.

Каору проехал на пароме туда и обратно, дважды посмотрел на статую Свободы, и этот город стал ему немного ближе.

Потом на метро он вернулся на Четырнадцатую улицу, зашел в кафе, оформленное в старинном стиле, заказал гамбургер «Спешиал» и ананасовый сок. Подражая латиносу, который сидел за столиком напротив и ел то же самое, Каору щедро полил средне-прожаренный гамбургер кетчупом «Хайнц» и откусил большой кусок Он жадно поглощал гамбургер, будто соревновался с латиносом – кто справится быстрее. Наевшись, Каору стал размышлять о том, что ему нужно сделать в Америке.

Как и предвидела его старшая сестра Андзю, без Фудзико Каору впал в депрессию и пустился во все тяжкие, так что на него было больно смотреть. Когда чувства тускнеют, когда все окрашено в однообразные тона, когда нет ни радости, ни грусти, человек мучит сам себя, будто расцарапывает болячку. С тех пор как у Каору поменялся голос, он стал немногословен и спрятался в своей скорлупе, того и гляди порежет себе вены. Чем бы отвлечь Каору от желания покончить с собой? Эти размышления привели Андзю к выводу: надо отправить его к Фудзико. Сестра считала, что лучшего способа вылечить Каору не существует.

Он поставил себе цель встретиться с Фудзико, невзирая ни на какие препятствия, но достичь ее было не легче, чем туристу, посетившему с экскурсией Белый дом, побеседовать с президентом. Конечно, ему не терпелось сейчас же отправиться туда, где можно почувствовать дыхание Фудзико, коснуться ее улыбки. Бог с ним, с президентом, Фудзико наверняка приняла бы посылку по имени Каору. Но он сам не соображал, чего хочет. По меньшей мере раз шесть в день он бормотал себе под нос «Я люблю ее. Я хочу увидеть ее. Я хочу, чтобы она любила меня».

Но эти желания находились под семью замками. А механизм любви не мог прийти в действие, не открой он замки один за другим. Да и сами желания были смутными, непереводимыми на язык действий и поступков. Даже если бы он увидел ее перед собой, он бы растерялся, не смог бы пошевелиться, связать и двух слов. Пожал бы ей руку. Ну, это ладно. А потом что? Поцеловал бы ее. Но не в губы, а в щеку, по-дружески. Американка бы позволила. Но если Фудзико застесняется и уклонится от поцелуя, что ему делать дальше? Пригласить ее поужинать? А если она посмотрит на часы и скажет: «Ой, извини, у меня сейчас свидание с Дэвидом»?

До Бостона – четыре часа на поезде, до сердца Фудзико – пять лет. Чем ближе к Бостону, тем опаснее. Сама поездка в Америку может оказаться напрасной. Чтобы избежать риска, нужно подстраховаться. По совету своего отца Сигэру он решил зайти в нью-йоркский филиал «Токива Сёдзи» и устроиться слушателем в университет. А потом договориться об уроках вокала с преподавателем из Джульярдской школы. Тогда, по крайней мере, у него будет оправдание своего приезда в Америку, и он выиграет время, чтобы набраться смелости для встречи с Фудзико.

Он поднял глаза от тарелки с остатками картошки-фри и вдруг заметил, что латинос бросает в его сторону жаркие взгляды, проявляя к нему явный интерес. Встретившись глазами с Каору, латинос поджал губы и подмигнул ему. Догадавшись о его намерениях, Каору быстро рассчитался и поспешил в гостиницу.

Каору приняли слушателем на театральный факультет Нью-Йоркского университета, а меццо-сопрано, когда-то певшая в Метрополитен-опере, согласилась давать ему уроки вокала. Каору не интересовали ни театр, ни опера, зато сам он заинтересовал доцента театрального факультета и эту певицу.