Полезное прошлое. История в сталинском СССР - Виталий Витальевич Тихонов

часы. Сигналы, идущие сверху, из‐за их неопределенности и отрывочности специфически преломлялись в нижних ярусах, порождая дискуссии об их содержании и области применения. Власти, что вообще было типично для той эпохи, предпочитали давать только общие указания, оставляя свободу решения многочисленных конкретных вопросов непосредственным исполнителям.

Едва ли не главным инструментом утверждения «правильного» взгляда на историю являлись идеологические кампании. Под этим понимается интенсивная серия мероприятий власти, нацеленных на утверждение нужных идеологических постулатов. На протяжении всех 1920-х – начала 1950‐х годов масштабные идеологические кампании являлись частью обыденной жизни.

Предлагаемая книга не только об исторической идеологии сталинизма, но и о людях, которые ее творили или были вовлечены в этот процесс: о самом Сталине, его сподвижниках, писателях, кинорежиссерах и собственно историках.

Эту книгу я посвящаю своим дочкам – Марине и Алисе – с надеждой, что прошлое никогда не отнимет у них будущего.

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ В 1920–1940‐Е ГОДЫ

Российская историческая наука второй половины XIX – начала XX века находилась в расцвете. Это был ее настоящий золотой век. Помимо значимых достижений в области изучения отечественной истории, российским историкам было что продемонстрировать своим европейским коллегам практически во всех областях: антиковедении, медиевистике и новистике. Коньком русских считалась аграрная история, что неудивительно, учитывая особую злободневность крестьянского вопроса в Российской империи на протяжении всего XIX века. Перечислить всех выдающихся историков того времени не представляется возможным. Однако можно вспомнить Николая Кареева, чьи исследования аграрных проблем Великой французской революции особо отметил Карл Маркс; Павла Виноградова, специалиста по английской истории, который из‐за конфликта с университетским руководством уехал в Великобританию, где возглавил кафедру в Оксфордском университете; Михаила Ростовцева, исследователя Античности, который из‐за неприятия большевиков оказался в эмиграции в США и стал там председателем Американской ассоциации антиковедов. Динамично развивались востоковедение и археология.

Вторая половина XIX – начало XX века – это время национальной идеи, при том, что почти все государства того времени были скорее многонациональными. Поэтому особую роль играли специалисты по российской истории. Во многом это было время ставших классиками еще при жизни профессоров Московского университета Сергея Михайловича Соловьева и Василия Осиповича Ключевского, оставивших после себя плеяду учеников. В Санкт-Петербурге к концу XIX века взошла звезда Сергея Федоровича Платонова, главного специалиста по истории Смутного времени.

У исторического знания того времени была одна важная черта: оно было окрашено в национально-государственные краски. Историки воспринимали прошлое через призму идеи нации-государства и его интересов. Этот национальный взгляд быстро перерастал в национализм и милитаризм, что наглядно продемонстрировала Первая мировая война.

Для Российской империи официальной версией истории оставалась династическая. Царствующий дом стремился продемонстрировать свою историческую легитимность, неразрывность династии Романовых и ее неразрывную связь с собственно историей страны. В начале XX века, в ситуации, когда стремительный прогресс все больше ставил под сомнение незыблемость старых, в том числе политических, устоев, империю буквально захлестнула волна юбилеемании. Крупнейшими торжествами стали 100-летие войны 1812 года (1912) и 300-летие дома Романовых (1913). Чувствуя шаткость своего положения под напором демократизации и национализмов, царствующий дом стремился при помощи исторических образов повысить градус политической лояльности своих подданных.

Взаимодействие между действующей властью и учеными было неоднозначным. С одной стороны, бюрократы постоянно нарушали главную ценность университетской среды – ее автономию. Преподаватели высшей школы и члены Императорской академии наук, по сути, рассматривались ими как государственные служащие. Борьба за гарантии автономии от власти – важнейшая черта истории российских университетов. С другой – финансирование университетов и научных проектов во многом зависело от политической лояльности.

Важной альтернативой национальным историографиям становился марксизм, предлагавший изучение развития общества как процесса классовой борьбы и смены социально-экономических формаций. Молодое поколение историков в значительной степени было готово к восприятию марксистской методологии. Поэтому методологические перемены в исторической науке 1920‐х годов стали не столь болезненными, как это может казаться. Правда, что тоже важно, восприятие марксизма дореволюционным поколением существенно отличалось от того, что будет насаждаться в советское время. Не стоит забывать и о том, что многие черты российского позитивизма, например внимание к социально-экономической стороне исторического процесса, позволяли историкам «старой школы» находить точки соприкосновения с марксизмом.

Февральская революция стала неожиданностью, а Октябрьская – шоком. В своем знаменитом дневнике времен революции и Гражданской войны ученик В. О. Ключевского Юрий Владимирович Готье сыпал проклятиями в адрес большевиков-«горилл» и обвинял во всех бедах евреев (которых среди революционеров действительно было немало). Многие историки того времени, как и общество в целом, были заражены бациллами антисемитизма. Будучи плотью и кровью национально-государственной идеи, они восхищались великодержавием России (конечно, при критическом осмыслении ее состояния), и им тяжело было видеть крах империи и торжество «плебса». Даже демократически настроенные ученые, которых также было предостаточно, совсем иначе представляли себе будущее после свержения царизма. Вместо демократической державы-империи они увидели пролетарскую диктатуру, а скорее – просто анархию. Русским историкам больно было смотреть, как Гражданская война терзает их Родину.

Большевики, придя к власти, быстро занялись проблемами науки и образования. В этом они видели не столько гуманитарную функцию, сколько важный инструмент утверждения новой власти и построения нового, социалистического, общества. Согласно марксистским представлениям, знание всегда имеет классовый оттенок, а господствующие классы, обладая властью, способны навязывать свою идеологию угнетенным массам. Чем и занималась, по мнению большевиков, старая историческая наука, которую они рассматривали как форму пропаганды царизма, империализма и буржуазии. Новому, пролетарскому, обществу нужна была новая историческая наука.

Профессиональным историком в рядах РСДРП(б) (вступил в партию в 1905 году, но часто примыкал к различным фракциям) считался Михаил Николаевич Покровский. Будучи учеником В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова, еще до революции он имел публикации, в том числе являлся автором или соавтором многотомных «Очерков русской истории с древнейших времен» (1910–1912) и «Очерков истории русской культуры» (1915–1918). До Октябрьской революции он уже обладал известностью в научных кругах. Причем если российские университетские и академические небожители, стоявшие на консервативных или либерально-консервативных позициях, отрицательно и свысока относились к его штудиям, то более либеральная и левацки настроенная часть историков, занимавшая должности приват-доцентов (то есть внештатных сотрудников), воспринимала их с интересом. Одновременно М. Н. Покровский много публиковался в популярных журналах и энциклопедиях. В годы Первой мировой войны он солидаризировался с позицией В. И. Ленина о необходимости перерастания войны империалистической в войну против правительств воюющих стран, что