Полезное прошлое. История в сталинском СССР - Виталий Витальевич Тихонов

После Октябрьской революции его карьера резко пошла вверх. Он стал важным руководителем науки и образования в Советской России: заместителем наркома просвещения РСФСР (1918–1932), председателем президиума Социалистической (Коммунистической) академии, ректором Института красной профессуры, председателем Общества историков-марксистов, заведующим Центрархивом РСФСР и СССР. Разумеется, именно ему было уготовано место главного историка страны. Стержнем его исторической концепции стала теория торгового капитализма, которому противостоял промышленный (производительный) капитал. Согласно его теории, многое в русской истории с древнейших времен объяснялось интересами торгового капитализма. С точки зрения Покровского, на протяжении большей части русской истории государство обслуживало интересы торгового капитализма: «В мономаховой шапке ходил по русской земле именно торговый капитал, для которого помещики и дворянство были только агентами, были его аппаратом». В качестве популярного пособия по истории он опубликовал «Русскую историю в самом сжатом очерке» (1920–1923), одобренную самим В. И. Лениным.

Пожалуй, главной задачей исторических трудов М. Н. Покровского стало разоблачение монархической и буржуазной историографии. Русских монархов он рисовал людьми недалекими и полностью лишенными исторической субъектности. Так, о Петре I, одном из ключевых героев-символов дома Романовых, он беспардонно писал:

Царь умер от последствий сифилиса, полученного в Голландии и плохо вылеченного тогдашними медиками. При гомерическом пьянстве петровского двора и лучшие врачи, впрочем, едва ли сумели бы помочь.

С нескрываемым удовольствием разрушал он и миф об особой, цивилизующей роли Российской империи на национальных окраинах, подчеркивая колониальный характер территориальных захватов на Кавказе, в Сибири и Средней Азии. Согласно Покровскому, русская буржуазия и помещики пытались решить свои экономические проблемы через эксплуатацию этих территорий. Великодержавие империи также ставилось им под сомнение. Оценивая общий итог экономического развития России, историк приходил к выводу, что, несмотря на отдельные достижения, русская экономика носила «полуколониальный» характер, служа поставщиком сырья и рынком сбыта для ведущих западных держав.

Старая академическая элита оценивала нового классика крайне негативно. С. Ф. Платонов за глаза называл его «гнусом», а однокашники по Московскому университету говорили о нем как о «позоре московской исторической школы», но вынуждены были сотрудничать со всесильным «комиссаром образования и науки».

Революция и Гражданская война тяжело сказались на академическом корпусе: профессура резко обеднела, несколько известных ученых, в том числе историков, скончались от голода и болезней. Немало ученых эмигрировало. Большевики смотрели на старую профессуру как на своих потенциальных противников. Та, в свою очередь, не была склонна принимать новую власть, которую винила ни много ни мало в конце российской науки и культуры. Новая власть тоже не собиралась мириться со своими антагонистами, о чем свидетельствуют знаменитые «философские пароходы» 1922 года. Сильным ударом по научно-исторической среде дореволюционной России стало закрытие историко-филологических факультетов.

Однако немало было и точек соприкосновения. Ученые продолжали следовать этосу служения государству, обществу и культуре, то есть видели себя в качестве хранителей знания в условиях апокалипсиса. Многие думали, что большевики долго не продержатся. В свою очередь, новые власти не могли сразу отказаться от «старых спецов» и готовы были работать со всеми, кто проявит хотя бы видимую лояльность, которая, в свою очередь, покупалась просто: в условиях разрухи новая власть становилась единственным источником дохода и пропитания.

Большевики смотрели на науку в том числе и как на витрину нового строя. Так, они использовали 200-летний юбилей Академии наук в 1925 году для того, чтобы продемонстрировать всему миру, что наука в СССР не разрушена и даже процветает, более того – молодое Советское государство стремится строить новое общество на научных основах. На юбилей были приглашены иностранные гости, а мероприятия широко освещались в прессе. В июле 1928 года в Берлине была проведена неделя советских историков и выставка «Историческая наука в Советской России 1917–1927 гг.». На ней советская власть стремилась показать терпимость к инакомыслию и, в частности, к «историкам старой школы».

Эпоху нэпа можно рассматривать как время относительной свободы. В научной среде, пусть с напряжением, сосуществовали историки «старой школы» и «историки-марксисты». В ситуации, когда исторические факультеты оказались закрыты, историки «старой школы» нашли себе место в Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН) и Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК), где наравне с историками-марксистами вели научные исследования и воспитывали молодежь. Кстати, именно тогда возник своеобразный феномен, когда молодые историки, в духе эпохи считавшие себя марксистами или внимательно изучавшие марксизм, учились технике научного анализа у представителей дореволюционной академической традиции. Начинающие историки старались совмещать марксистскую парадигму и тщательность анализа источников.

Несмотря на неприятие новых властей большинством историков «старой школы» и, в свою очередь, настороженное отношение к ним со стороны советской элиты, сотрудничество с властями шло довольно активно. Здесь представляется необходимым сделать некоторое отступление для лучшего понимания феномена этого сотрудничества. Дело в том, что еще в дореволюционную эпоху сложились своеобразные механизмы взаимоотношений историков и царской власти. С одной стороны, либеральные убеждения большинства профессуры не позволяли ей превратиться в простых чиновников на службе государства, но с другой – материальная зависимость от властей приучала к умеренному конформизму. Консервативно настроенная часть историков (например, М. К. Любавский, М. М. Богословский, С. Ф. Платонов и др.) благодаря своей лояльности царскому режиму занимала до революции высшие административные посты, проходя таким образом бюрократичную школу компромиссов. Такая привычка приспосабливаться сыграла свою роль и после краха империи.

Еще одним направлением, в котором сотрудничество власти и профессиональных историков оказалось весьма продуктивным, стало краеведческое движение. В 1920‐е годы краеведческие исследования приобрели небывалый размах, эти годы стали «золотым десятилетием» данного направления научного и общественного движения. Причин тому было немало: демократизация социальной структуры, осознание массами в ходе революций и Гражданской войны своей исторической роли, рост массового образования и т. д. Ломка дореволюционной академической системы заставила профессиональных историков искать реализации своих научных интересов в рамках локальных исследований. В 1920‐е годы краеведов активно поддерживали большевики. В следующем десятилетии, взяв курс на централизацию социально-политической и интеллектуальной жизни, власти свернут широко раскинувшуюся сеть краеведческих организаций и кружков, поскольку увидят в этом движении признаки сепаратизма.

Зримым достижением первого десятилетия советской науки стала институциональная перестройка. Дореволюционная наука в основном была сосредоточена в университетах, что имело определенные плюсы: казалось, что это обеспечивает симбиоз науки и преподавания. Но были также и очевидные минусы. Зачастую научно-исследовательская деятельность оказывалась на периферии из‐за высоких преподавательских нагрузок. Еще в начале XX века в России постепенно формируются исследовательские институты, в которых научные изыскания представляли собой центральный