Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман

смехом, а не устраивать деликатные рандеву. Все испортили своим болтливым языком... и своим проклятым рейнвейном. Так я и доложу в моей реляции, что советник Флакс на самом деле сова... Но что за вздор я горожу? — опомнился он, берясь за голову. — Если я стану утверждать, что сова была принята на государственную службу, под присягой — меня обвинят в подрыве. Скажут, что я просто напился. А, господин сочинитель! — ухмыльнулся он, оборачиваясь к Гофману, и тут заметил, что того уже нет за столом. — Ничего, — пьяно погрозил он пальцем куда-то ему вслед. — Думаете, я не понял, что вы издеваетесь над нами? Думаете, никому вас не раскусить? Думаете, никто не знает, как на заседаниях, отгородившись томами кодексов, вы рисуете карикатуры на бумаге со штемпелем его величества? И о чем вы толкуете в погребке у Люттера и Вегнера с приятелями, именующими себя «Серапионовы братья»? Доберемся еще до вас. Не сейчас, так позже...

...Гофман возвращался домой по ночным берлинским улицам. Дождь кончился, на небе одна за другой проступали звезды. Фонари, удвоенные мокрой мостовой, перемигивались со своими отражениями. Ветерок холодил разгоряченный лоб.

«Наверно, я позволил себе лишнее, — думал Гофман. — Но надо же хоть иногда отвести душу. Почему так разбередил мне память этот мерзкий коротышка-шпион? Уже более пяти лет прошло. Посмотрела бы на меня Юлия теперь, когда в своем расшитом мундире я занимаю на судебных заседаниях место справа от председателя. Говорят, у меня вид прямо генеральский. Но это вздор, Юлия. У себя дома, на углу Шарлоттенштрассе и Таубенштрассе, — он не замечал, что начинает бормотать вслух, точно обращаясь к невидимой собеседнице, — там, в кабинете, с пером в руке, над листом бумаги — я совсем прежний, уверяю тебя. Конечно, я много пережил с тех пор. Я слышал, и тебе пришлось несладко. Кто виноват, что все так сложилось? Как ни мерзок был мне этот проклятый торгаш, похитивший тебя, я понимаю, что не в нем одном дело. Я многое понял за это время. И знаешь, я хочу написать о том, что понял. О нас с тобой. О нет, не бойся, никто нас не узнает. Это будет сказка, там будут совсем другие люди. И мы в ней окажемся гораздо, гораздо счастливее...»

***

Едва ли не самое удивительное в фантастическом мире сказок Гофмана — своеобразная, причудливая их реальность. Писатель представляет нам людей, на первый взгляд обычных, каких он встречал вокруг каждый день: бюргеров, мастеровых, студентов, судейских чиновников, архивариусов, уличных торговок, ученых профессоров, музыкантов, важных господ, скучных обывателей. И если с ними порой случается нечто странное, даже невероятное, они готовы найти этому правдоподобное объяснение: мало ли что может почудиться в темноте или сумерках, да еще после кружки крепкого пива, мало ли что может привидеться во сне! Воображению только дай волю: маленький жокей, одетый во все белое, покажется серебристым фазаном, раскрытый зонтик — крыльями золотого жука, уличная торговка — злой колдуньей, а человек, говорящий, как попугай, на мгновение и впрямь предстанет в облике попугая.

Фантастический гротеск Гофмана начинается с метафоры, сравнения, с этого «как» — писатель дает волю воображению.

Вот он наблюдает повседневную жизнь заурядного прусского чиновника, с ее одинаковыми, повторяющимися событиями, с расписанным до мелочей бытом, когда все совершается, как в налаженном механизме, — он видит людей, словно бы превратившихся в живые машины. И мысль его идет дальше: возникает образ механического автомата, которому хитроумный мастер лишь придал вид человека. При встрече и не угадаешь, что это автомат, но по вечерам его шестеренки и колесики смазывают машинным маслом. Человек, вызвавший однажды у Гофмана сравнение со злобным, самодовольным, отвратительным карликом, под его пером приобретает черты поистине чудовищного существа, которого можно принять за гнома или уродца-корневичка. Метафора реализуется, обретает плоть, причудливый персонаж спрыгивает со страниц книги в мир.

Как это ни покажется странным, но даже самые невероятные истории Гофмана в чем-то автобиографичны, и многие сказочные персонажи имеют своих прототипов. (Писатель уверял, что даже у достославного Мурра, автора знаменитых записок, был прототип — любимый кот Гофмана, которого он получил в подарок совсем маленьким и о необыкновенном уме которого не раз говорил и писал приятелям.) Черты самого автора узнаем мы, например, в облике талантливого капельмейстера Крейслера (героя «Крейслерианы» и «Житейских воззрений кота Мурра»), в некоторых других образах. Но если там сходство обнажено и сравнительно легко распознается, в «Маленьком Цахесе» личные мотивы не так бросаются в глаза. Между тем история трудной любви студента Валтазара к прекрасной Кандиде тоже в каких-то подробностях удивительно напоминает горестную влюбленность Гофмана в девушку по имени Юлия Марк. В 1808— 1812 годах писатель, известный тогда больше как музыкант, жил в городе Бамберге и давал уроки музыки в богатых семьях. Юлия Марк была его ученицей, он полюбил ее, но мать поспешила выдать девушку за богатого коммерсанта.

«Удар нанесен! — записывает Гофман в дневнике 10 августа 1812 года. — Возлюбленная стала невестой этого осла-торгаша, и мне кажется, что вся моя жизнь музыканта и поэта померкла».

Он еще продолжает питать какие-то надежды, способные, по его собственным словам, «свести с ума». Однако 6 сентября, во время загородной прогулки, разыгрывается сцена, которая приводит к окончательному разрыву. Жених Юлии (его звали Грепель) напился и решил прогуляться. Вызывающе глядя на соперника, он предложил руку невесте, но запутался в ножках стула и грохнулся на пол. увлекая за собой девушку. Его кинулись поднимать. Гофман, не сдержавшись, крикнул: «Оставьте этого борова, пусть проспится!» — и увидел, как побледнела Юлия.

Не правда ли, эта сцена вызывает в памяти бесконечные кувыркания мерзкого Циннобера? Извинения Гофману не помогли, от дома ему было отказано, Юлия Марк вышла замуж за «осла-торгаша», жила с ним несчастливо и в конце концов развелась. Реальность оказалась, увы, печальней сказки, и не нашлось в нужный момент доброжелательного мага, который силой волшебства воздал бы каждому по заслугам.

Но какое волшебство помогло ничем не привлекательному Грепелю взять в жены прекрасную девушку? Какая фея затуманила ей взор, заставила поцеловать ничтожного уродца в мерзкие синие губы? Какими огненно-красными волосками пленил он если не саму Юлию, то ее мать?

Может быть, колдовство тут обозначается куда как прозаически: деньги? Гофман, всю жизнь до самой смерти бедствовавший, хорошо знал, какой страшной, почти неправдоподобной силой обладают они в обществе, которое его окружало. Те самые торгаши, которых так презирал и ненавидел писатель, получали благодаря деньгам непостижимую, необъяснимую