Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман

помнят себя, и что это дама никогда не выглядела иначе, чем именно теперь, ни старше, ни моложе, ни лучше, ни хуже. Время, по-видимому, не имело власти над ней, и уже это одно могло показаться удивительным. Но было и многое другое, чему каждый, хорошенько подумав, мог удивиться не меньше, да так и остаться навсегда при своем удивлении. Прежде всего барышня состояла в явном родстве с цветами, название которых входило в ее фамилию. Мало того, что никто на свете не умел, как она, выращивать такие великолепные розы с тысячами лепестков, эти цветы обильно и пышно распускались на самой сухой колючке, стоило лишь барышне воткнуть ее в землю. Затем было точно известно, что во время своих одиноких прогулок в лесу барышня ведет громкие беседы с какими-то чудесными голосами, которыми вещают, по-видимому, деревья, кусты, родники и ручьи. А один молодой охотник однажды подглядел, как она стояла в лесной чаще и диковинные птицы с пестрыми, блестящими перьями, птицы, каких в этом краю совсем и не водится, порхали вокруг нее, ластились к ней и, весело распевая и щебеча, рассказывали ей, вероятно, всякие забавные вещи, ибо она смеялась и радовалась. Потому-то, появившись в богоугодном заведении, фрейлейн фон Розеншён и привлекла к себе в округе всеобщее внимание. Принять ее в богадельню для благородных девиц приказал сам князь; вот почему барон Претекстатус фон Мондшейн, владелец поместья, близ которого находилась та богадельня — а он был ее попечителем, — не мог против этого ничего возразить, хотя его и мучили ужасные сомнения. Напрасны были его старания отыскать семью Розенгрюншён в Рикснеровой «Книге турниров»[1] и других хрониках. Поэтому он по праву сомневался в приемлемости для столь благородного заведения барышни, которая не может предъявить родословного древа с тридцатью двумя предками, и, в конце концов совсем подавленный, со сверкающими на глазах слезами, попросил ее во имя неба именоваться хотя бы не Ро-зенгрюншён, а Розеншён, ибо в этой фамилии есть все-таки какой-то смысл и какая-никакая возможность предков... Она сделала ему это одолжение... Видимо, неприязнь обиженного Претекстатуса к барышне без предков так или иначе сказалась и дала повод к злым толкам, которые все больше распространялись в деревне. К тем волшебным беседам в лесу, никому, впрочем, не мешавшим, прибавились всякие тревожные обстоятельства, которые передавались из уст в уста и представляли истинную природу барышни в довольно-таки двусмысленном свете. Тетка Анна, жена старосты, смело утверждала, что всякий раз, когда барышня громко чихнет в окно, то скисает молоко во всей деревне. А едва это подтвердилось, как произошел страшный случай. Сын учителя Михель тайком лакомился жареной картошкой на кухне в богадельне, и, застигнув его за этим занятием, барышня с улыбкой погрозила ему пальцем. Мальчишка так и остался с раскрытым ртом, словно там навсегда застряла горячая картофелина, и с тех пор должен был носить шляпу с широкими спереди полями, потому что иначе дождь попадал бы бедняге в глотку. Вскоре стало общеизвестно, что барышня умеет заговаривать огонь и воду, вызывать бурю и тучи с градом, насылать колтун и т. д., и никто не подверг сомнению рассказ пастуха, заявившего, что однажды в полночь он, к своему страху и ужасу, увидал, как барышня несется по воздуху верхом на метле, а впереди ее летит громадный жук-олень, между рогами которого вздымается синее пламя!.. Напротив, тут все пришли в смятение, всем захотелось расправиться с ведьмой, и деревенские судьи постановили ни больше ни меньше, как вытащить барышню из стен богадельни и бросить ее в воду, чтобы проверить самым обычным способом, действительно ли она ведьма[2]. Барон Претекстатус не стал этому препятствовать и, усмехаясь, сказал про себя:

— Таков удел простых, не имеющих предков людей, которые не отличаются столь старинным и славным происхождением, как Мондшейн.

Услыхав о бесчинстве, ей угрожающем, барышня бежала в столицу, и вскоре барон Претекстатус получил от князя этой земли правительственный указ, доводивший до его сведения, что ведьм не бывает, и предписывавший ему бросить в тюрьму деревенских судей за нескромное их желание поглядеть, искусны ли в плаванье приютские барышни, а остальным крестьянам и женам их объявить, чтобы они, под страхом чувствительного телесного наказания, не думали плохо о фрейлейн фон Розеншён. Они опомнились, устрашились обещанного наказания и с тех пор думали о барышне хорошо, что для обеих сторон, и для деревни, и для девицы Розеншён, имело самые выгодные последствия.

В правительстве князя отлично знали, что барышня фон Розеншён не кто иная, как знаменитая, всемирно известная фея Розабельверда.

Дело обстояло следующим образом.

На всем белом свете не было, наверно, более прелестного края, чем то маленькое княжество, где находилось поместье барона Претекстатуса фон Мондшейна, где жила фрейлейн фон Розеншён', короче говоря, где происходило все то, что я собираюсь тебе подробно поведать, любезный читатель.

Окруженный высокими горами, этот уголок земли со своими зелеными, душистыми лесами, со своими лугами в цветах, со своими бурными реками и весело журчащими родниками, — этот уголок земли, тем более что там не было городов, а были только милые деревушки да одиноко стоящие дворцы, походил на чудесный, прекрасный сад, где жители как бы прогуливались в свое удовольствие, свободные от всяческих тягот существованья. Каждый знал, что краем этим владеет князь Деметриус; никто, однако, не замечал ни малейших признаков управления, и все были этим вполне довольны. Лица, любившие полную свободу во всех своих начинаниях, красивые окрестности, мягкий климат, не могли выбрать лучшего для себя места, чем это княжество, и потому так получилось, что в числе прочих там поселились и разные прекрасные феи доброго нрава, которые, как известно, выше всего ценят тепло и свободу. Они-то, вероятно, и были причиной тому, что почти в каждой деревне, а особенно в лесах, частенько творились весьма приятные чудеса, и что каждый, невольно проникаясь при виде этих чудес блаженным восторгом, крепко верил во все чудесное и, сам того не подозревая, именно поэтому оставался веселым, а следовательно, и хорошим гражданином. Добрые феи, устроившиеся самым привольным образом, совсем как в каком-нибудь Джиннистане[3], с удовольствием даровали бы славному Деметриусу вечную жизнь. Но это было не в их власти. Деметриус умер, и его преемником стал юный Пафнуциус. Еще при жизни своего родителя Пафнуциус досадовал про себя на то, что народ и государство пребывали, как он полагал, в ужасном небреженье и заброшенности. Он решил управлять и сразу же назначил первым министром царства своего камердинера Андреса,