Любви подвластно все - Джулия Энн Лонг

Вскоре в поле ее зрения появилась кричащая и сверкающая позолотой вывеска, раскачивавшаяся на цепях. «Мадам Марсо, модистка» – значилось на ней. Оливия выпрямилась и насторожилась. Сегодня на Стрэнде было еще более оживленно, чем обычно. Слышалось даже хоровое пение. Подумать только!

Мелодия была ей незнакома, но песня звучала весело и живо, и Оливия невольно притопывала ногой, ожидая, когда слуга отворит дверцу кареты. Затем, широко улыбаясь, вышла из экипажа.

Перед входом в мастерскую мадам Марсо расположились полукругом мужчины – человек десять. Положив руки друг другу на плечи и ритмично раскачиваясь, они весело распевали во все горло. Еще один человек, по всей видимости «дирижер», руководивший действом, расхаживал перед ними с пачкой листков в руке. Одним из них он размахивал в воздухе и громко кричал:

– Приобретайте превосходную балладу! Всего два пенса! Станьте первым, кто ознакомит своих друзей с песней, которую весь Лондон будет распевать веками!

Весьма интригующее заявление… Ведь одна из популярнейших в Лондоне песен была посвящена Колину, брату Оливии. И подобно самому Колину, избежавшему повешения, эта песня отказывалась умирать.

Годы общественной деятельности и распространения памфлетов по вопросам, близким ее сердцу – искоренение рабства и защита бедных, – побудили Оливию протянуть руку за листовкой.

Мужчина мгновение колебался, но увидев, что протянутая рука обтянута дорогой голубой лайковой перчаткой, позволил девушке взять листок.

– Два пенса, миледи, если хотите взять ее с собой, – сказал он, глядя на Оливию с надеждой.

Но она его не услышала. Оливия в ужасе замерла при виде первой строки на странице: «Легенда о Лайоне Редмонде». У нее перехватило дыхание, и сердце болезненно сжалось. Но худшее было еще впереди.

У Оливии онемели руки и ноги.

Ошеломленная прочитанным, Оливия словно окаменела. И все это время хор продолжал петь. Она наконец-то взглянула на певцов. «У кого-то из них очень приятный баритон», – промелькнула дурацкая мысль.

Закрыв глаза – все равно почти ничего перед собой не видела, – Оливия подумала: «Так вот что чувствуешь, перед тем как теряешь сознание». Она никогда еще не падала в обморок.

«Но ведь все это только слова, только слова, только слова», – говорила себе Оливия. Она сделала глубокий вдох, затем медленно выдохнула, и ей стало немного легче.

А хор все еще продолжал петь.

– Так как же, миледи? – Голос мужчины прорвался в ее сознание, и Оливия поняла, что он, видимо, уже не в первый раз к ней обращался. – Миледи, всего два пенса за это замечательное сочинение.

Оливия открыла глаза и тотчас же встретила проницательный взгляд сверкающих карих глаз. Пуговицы на камзоле мужчины едва не отрывались под мощным напором его величественного живота, а из-под касторовой шляпы выглядывали два пучка волос.

– Два пенса?.. В самом деле?.. – пробормотала она. – Весьма впечатляющее произведение. И довольно ловко срифмовано.

Мужчина просиял:

– Это мое собственное сочинение! Говорят, у меня дар. В балладе раскрывается абсолютно все. То есть все то, чем, вероятно, занимался Редмонд за время своего отсутствия. – Мужчина указал на листок. – Я узнал про шейха, крокодилов и прочее на лекции его брата, мистера Майлза Редмонда, известного исследователя.

– Какая ирония, – прошептала Оливия.

– Редмонды – очень образованная и талантливая семья, – с гордостью добавил мужчина, словно являлся их преданным слугой, а заодно и трубадуром, воспевавшим их подвиги.

– Да, верно, – согласилась Оливия. – Скажите, а шейхи действительно… «нежатся»? Видите ли, мне не удалось побывать на лекции мистера Майлза Редмонда.

– Ну… я не могу утверждать это с уверенностью. Признаюсь, здесь я дал волю воображению, а слово «нежиться» – довольно музыкально. Вам так не кажется?

– Да, оно создает определенный образ. Тем не менее… Боюсь, мне придется оспорить первую часть вашего произведения.

Собеседник тут же ощетинился.

– Миледи, на каком основании? Вы что, поэтесса?

– Я Оливия Эверси.

Мужчина замер на мгновение, после чего резко развернулся и, взглянув на хор, яростно взмахнул рукой. Певцы умолкли. Внезапно воцарившаяся тишина казалась оглушающей.

А поэт, сорвав с головы шляпу, прижал ее к сердцу и низко поклонился Оливии.

– Боже мой, неужели это вы?! – воскликнул он. – Очень приятно познакомиться с вами, мисс Эверси. Вы прекраснее весеннего дня.

– У вас определенно особая склонность к преувеличениям, мистер…

– Пиклз.

– Мистер Пиклз, – кивнула Оливия и пристально взглянула на собеседника.

А тот, как ни странно, густо покраснел и пробормотал:

– Простите меня за «Иссохнет она и бесславно умрет». Ведь я писал это… не видев вас ни разу.

– Да, несомненно.

– И я думал, это придает пафос…

– Да, это придает песне определенный драматизм, – согласилась Оливия.

Она вдруг почувствовала, что руки ее были холодны как лед, а в ушах стоял какой-то странный гул. Вероятно, ей следовало присесть. Возможно, даже прилечь.

– Да-да, драматизм, – закивал Пиклз. – Вы очень проницательная женщина, мисс Эверси, – произнес он с робкой улыбкой.

Оливия внезапно вздрогнула – кто-то, подошедший к ней сзади, выхватил злосчастную балладу из ее обтянутых перчаткой пальцев. Она резко обернулась и увидела лорда Ланздауна, своего жениха. В своем безупречном сюртуке от Уэстона, со сверкающими серебряными пуговицами, и в начищенных до блеска гессенских сапогах он выглядел виконтом до мозга костей. И от него, подобно лучам благодатного солнца, исходили дружелюбие и неоспоримая уверенность в себе, столь свойственная титулованным особам.