Мама, не читай! Исповедь "неблагодарной" дочери - Катерина Шпиллер

Мама с папой всегда очень даже не дураки были выпить... Нет, не в одиночку и не без повода, а с гостями или в гостях (с годами, правда, уже и просто так в привычку вошло стопочку-другую водочки тяпнуть за обедом). А гости в прежние времена случались в нашей жизни частенько, тогда ещё у родителей было много друзей... Развесёлые журналистские компашки, на две трети состоявшие из провинциалов, чудом-юдом пробившихся на работу в столицу. Все они мнили себя как минимум Хемингуэями, Ремарками и кем-то ещё. А, значит, пить много было положено, ибо именно так персонажи этих кумиров нашей «образованщины» и поступали в своих произведениях, причём пили эти романтические герои постоянно и красиво (правда, почему-то не напиваясь при этом в поросячий визг, а вполне сохраняя человеческий облик — но это апропо). А у нас ещё приплюсовывалась старинная русская традиция... В результате посиделок всё получалось совершенно по-русски, но почему-то не по-ремарковски. Правда, без мордобоев (интеллигенция как-никак). Но с песнями. «Тополя-а-а-а! Тополя-а-а-а! Беспокойной весной вы шумите листвой...» Растрёпанные, сильно нетрезвые женщины со съехавшей набок помадой, растрёпанные, нетрезвые мужчины со съехавшими набок галстуками... Они мне не нравились. Но ужас был в том, что мне не нравились такими и мамочка с папочкой. Я старалась на них в таком состоянии смотреть поменьше. А вот Сашка, ещё мальчишкой, очевидно насмотревшись на всё это до тошноты, однажды задумал решить вопрос пьянства в нашей семье кардинально.

Мы в очередной раз ждали гостей, родители ушли за чем-то в магазин. Сашка достал из холодильника дожидавшуюся своего часа бутылку водки, открыл её чуть ли не зубами и помчался в туалет. Я — за ним. Там он вылил жидкость из бутылки в унитаз.

— Саш, а тебя не будут ругать? — испуганно спросила пятилетняя я.

— А пусть не пьют! — мрачно ответил брат.

Что было потом, я, честно сказать, не помню...

Интересно, а его дети не пробовали сливать спиртное в унитаз, когда он спивался? И в какой момент юный борец за трезвость сломался? В 18 лет? Или позже, когда женился? Или это всё были этапы большого пути, шаг за шагом, и процесс превращения шёл медленно, но поступательно, твёрдо и неуклонно?

Моя дочь ни разу в жизни не видела меня пьяной. Потому что я не пью: не могу (болит голова, тошнит), да и не хочу. А вот бабушку свою дочь видела нетрезвой неоднократно и была в страшном недоумении:

— Ма, а что это с бабулей происходит? Почему она начинает так много материться? А что она ко мне с дурацкими вопросами пристает?

— С какими вопросами?

Дочь передразнивает бабушкину пьяную речь: «Дуня, ты, когда первый раз поцелуешься или там будешь с мальчиком, ты же мне обо всём расскажешь подробненько, правда?»

Боже! Я закрыла покрасневшее лицо руками, чтобы не показать дочери стыда.

— Бабуля слишком много выпила, не обращай внимания, это всё ерунда, — пробубнила я из-под ладоней.

Потом дочка часто смеялась и говорила: «Бабулька опять назюзюкалась, матерится и лезет с тупостями. Умора! И гадость вообще-то...»

Последний пьяный выход мамы на глазах моей дочери случился, когда они (уже без меня) праздновали её 18-летие. По рассказу дочери, бабуля, уже прилично раскачиваясь из стороны в сторону, произнесла короткий, малочленораздельный монолог:

— Вот... уже 18... Время потери девственности... Гос-с-споди, ка-кое это прекрасное время! Самая дивная ночь на свете — первая ночь с мальчиком...

За столом были ещё люди, кроме моего отца и дочери, которой, по её словам, очень сильно захотелось залезть под стол или убежать на край света.

Мой любимый... Он совершенно непьющий, как и я. Сидя в Риме в ресторанчике, мы с ним медленно потягивали из бокалов знаменитое итальянское сухое, наслаждаясь друг другом, видами вечного города, тонким ароматом вина и сытным обедом. Вот, примерно, к такому «питию» всегда сводятся наши редкие посиделки со спиртным. Кроме того, как правило, один из нас — за рулём. Но это — двадцать пятая причина нашей трезвости. Мы просто оба не любим состояние опьянения, оно нам противно, и если со стороны на это смотреть, и «внутри себя». Впрочем, пьянчуг в его семье никогда не было, а у меня зато — стойкий иммунитет в результате мощной прививки в детстве. Так-то...

Какое-то время у нас была привычка по воскресеньям играть вчетвером в покер или в слова. Мамочка, папуля, Сашка и я. И бывало очень весело! Играли по несколько часов, хохотали, шутили... Однажды в один очень хороший момент Сашка вдруг сказал с такой улыбкой, какой я ни до, ни после у него больше не видела — нежной, мягкой:

— А всё-таки у нас хорошая семья, правда... — с неопределенной какой-то интонацией в конце фразы. У кого он это спросил... Или он не спрашивал, а утверждал? Почему он ТАК спросил? Хотя мне было всего-то лет девять, меня почему-то обеспокоил этот вопрос, чуточку так обеспокоил, будто вдруг несильно врезался в кожу шеи крючок от застежки платья.

Не помню, ответили ему что-нибудь или нет, ничего больше не помню, а вот его слова и выражение лица запомнила. Забыть не могу.

Да, но вернемся к моим правильным ручкам, пальчикам, а также к мамочкиным надеждам на меня. Когда мне было пять лет родители, как сейчас помню, в кредит, ибо очень было дорого (пятьсот рублей!), купили пианино. Чтобы меня учить. Наверное, всякий родитель, покупая инструмент, надеется, что у него растёт Моцарт. Впрочем, для этого нужно иметь ну хоть какие-то основания. Я пела? Как все девочки. Танцевала? Ну, может, любила это дело больше других. Но при чём здесь пианино?

— У нас в доме было пианино, и меня учили, — объяснила мамочка, и вопросов больше никто не задавал, тем более я: раз так растили мою ТАКУЮ маму, значит, это единственно правильный метод воспитания.

Естественно, я сразу начала долбить что-то по клавишам и, естественно, некто (убей, не помню, кто) научил меня выдалбливать на инструменте «Собачий вальс» — а что же ещё? А через короткое время мамочке пришло в голову показать меня вот так сразу в ЦМШ (Центральную музыкальную школу) — весьма престижное тогда заведение для деток, но не для всех, а только самых одарённых. Для этого и устраивали просмотр.

Папа меня туда повёл. Тогда мне ещё не было страшно, тогда я ещё не боялась всего и всех. Ну, коридор какой-то длинный, ну, много малышни и родителей... Время от времени кого-нибудь из детей выкликают в специальную комнату, где стоит рояль. Честно сказать, плохо помню всё до тонкостей... Какие уж там тонкости!

Вызвали меня, спросили, умею ли я играть. Я ответила честно: да! Сыграй — попросили. Ну, я и сыграла им, как могла, «Собачий вальс». Занавес...

А могло ли быть по-другому? Разве меня готовили и учили чему-нибудь? Разве я вообще соображала, где я и что происходит? Но я всё-всё понимаю! Мама была убеждена, что у меня должен быть ДАР. Что от меня все должны АХНУТЬ. Что я — самородок, который нельзя не заметить. Ведь я — ЕЁ дочь.