Николай I и его эпоха - Михаил Гершензон

Влияние литературы значительно возрастает и проникает все глубже и глубже; литература не изменяет своей миссии и остается пропагандно-либеральной, поскольку это возможно при нашей цензуре.

Жажда просвещения захватывает все новое поколение; гражданские и военные школы, гимназии, лицеи изобилуют учениками; дети более бедных родителей теснились в различных институтах. Правительство, которое еще в 1804 году привлекало детей в школу привилегиями, удерживает всеми средствами их стечение, возрастают трудности приема и экзаменов, учеников запугивают; министр народного просвещения циркуляром ограничивает образование для крепостных. В то же время Московский университет становится средоточием русской цивилизации. Император питает к нему отвращение, недоволен им, он каждый год отправляет в ссылку большое количество учащихся в нем, не оказывает ему чести своим посещением во время проездов через Москву, но университет процветает и приобретает влияние, им пренебрегают, но он ничего и не ждет, продолжает свою работу и достигает истинного могущества. Цвет молодежи провинций, смежных с Москвой, тянется в ее университет, и каждый год ряд лиценциатов рассыпается по всему государству в качестве служащих, врачей и учителей.

В глубине провинции и особенно в Москве явно увеличивается класс независимых людей, не соглашающихся ни на какую публичную службу и занимающихся управлением своих имений, науками или литературой. Они ничего не требуют от правительства, если это последнее оставляет их в покое. Они — полная противоположность петербургской знати, которая привязана к публичной службе и ко двору, преисполнена рабского честолюбия, ждет всякой правительственной службы и ею только живет. Ничего не прося, оставаясь независимыми и не добиваясь должностей, они именуются при деспотическом режиме творцами оппозиции. Правительство косо глядит на этих «лентяев» и недовольно ими. На самом деле они составляют ядро цивилизованных людей и настроены против петербургского режима. Одни из них целыми годами ездят по заграничным странам, внося оттуда свободные идеи, другие, приезжая на несколько месяцев в Москву, остальное время года проводят у себя в имениях и тут читают все новое и следят за ходом умственной жизни в Европе. Чтение становится модой среди провинциальных дворян. Начинают хвалиться своими библиотеками и выписывают самые новые французские романы, «Journal des Debats» и «Gazette d’Augsbouig». Признаком хорошего вкуса служит обладание запрещенными книгами. Я не знаю ни одного порядочного дома, где не было бы сочинения Кюстина о России, которое Николай особенно строго воспретил в России. Лишение всякой возможности деятельности и постоянная угроза тайной полиции тем сильнее толкают молодежь отдаваться чтению. Количество идей в обращении становится больше.

Герцен. «Движение общественной мысли в России».

Император Николай Павлович был тогда (1828 г.) 32 лет, высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и все в нем выказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью. В физическом отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета и офицеров, каких только я видел в армии, и могу сказать поистине, что в нашу просвещенную эпоху величайшая редкость видеть подобного человека в кругу аристократии.

Из записок И. П. Дубецкого

Русская Старина, 1895, май.

Какой пример давал всем Николай Павлович своим глубоким почтением к жене и как он искренно любил и берег ее до последней минуты своей жизни! Известно, что он имел любовные связи на стороне — какой мужчина их не имеет, во-первых, а во-вторых, при царствующих особах нередко возникает интрига для удаления законной супруги, посредством докторов стараются внушить мужу, что его жена слаба, больна, надо ее беречь и т. п., и под этим предлогом приближают женщин, через которых постороннее влияние могло бы действовать. Но император Николай I не поддавался этой интриге и, несмотря ни на что, оставался верен нравственному влиянию своей ангельской супруги, с которой находился в самых нежных отношениях.

Хотя предмет его посторонней связи и жил во дворце, но никому и в голову не приходило обращать на это внимание, все это делалось так скрыто, так благородно, так порядочно. Например, я, будучи уже не очень юной девушкой, живя во дворце под одним кровом, видясь почти каждый день с этой особой, долго не подозревала, что есть что-нибудь неправильное в жизни ее и государя, так он держал себя осторожно и почтительно перед женой, детьми и окружающими лицами. Бесспорно, это великое достоинство в таком человеке, как Николай Павлович. Что же касается той особы (фрейлины В. А. Нелидовой, скончавшейся в октябре 1897 года), то она и не помышляла обнаруживать свое исключительное положение между своих сотоварищей-фрейлин, она держала себя всегда очень спокойно, холодно и просто. Конечно, были личности, которые, как и всегда в этих случаях, старались подслужиться к этой особе, но они мало выигрывали через нее. Нельзя не отдать ей справедливости, что она была достойная женщина, заслуживающая уважения, в особенности в сравнении с другими того же положения.

После кончины Николая Павловича эта особа тотчас же хотела удалиться из дворца, но воцарившийся Александр II, по соглашению со своей августейшей матерью, лично просил ее не оставлять дворца (она и скончалась во дворце, которого не покидала с того времени.): но с этого дня она больше не дежурила, только приходила читать вслух императрице Александре Федоровне, когда ее величество была совсем одна и отдыхала после обеда.

К себе самому император Николай I был в высшей степени строг, вел жизнь самую воздержанную, кушал он замечательно мало, большей частью овощи, ничего не пил, кроме воды, разве иногда рюмку вина, и то, право, не знаю, когда это случалось, за ужином кушал всякий вечер тарелку одного и того же супа из протертого картофеля, никогда не курил, но и не любил, чтоб и другие курили. Прохаживался два раза в день пешком обязательно — рано утром перед завтраком и занятиями и после обеда, днем никогда не отдыхал. Был всегда одет, халата у него и не существовало никогда, но если ему нездоровилось, что, впрочем, очень редко случалось, то он надевал старенькую шинель. Спал он на тоненьком тюфячке, набитом сеном. Его походная кровать стояла постоянно в опочивальне августейшей супруги, покрытая шалью. Вообще вся обстановка, окружавшая его личную интимную жизнь, носила отпечаток скромности и строгой воздержанности. Его величество имел свои покои в верхнем этаже Зимнего дворца, убранство их было не роскошно. Последние годы он жил внизу, под апартаментами императрицы, куда вела внутренняя лестница. Комната эта была небольшая, стены оклеены простыми бумажными обоями, на стенах — несколько картин. На камине большие часы в деревянной отделке, над часами — большой бюст графа Бенкендорфа. Тут стояли: вторая походная кровать государя, над ней небольшой образ и портрет великой княгини Ольги Николаевны — она на нем представлена в гусарском мундире полка, которого была шефом, — вольтеровское кресло, небольшой диван, письменный рабочий стол, на нем портреты императрицы и его детей и незатейливое убранство, несколько простых стульев, мебель вся красного дерева, обтянута темно-зеленым сафьяном, большое трюмо, около которого стояли его сабли, шпаги и ружье, на приделанных к рамке трюмо полочках стояли склянка духов — он всегда употреблял «Parfum de la Cour» (придворные духи), — щетка и гребенка. Тут он одевался и работал… тут же он и скончался! Эта комната сохраняется до сих пор (1888 г.), как была при его жизни.