Последняя треть темноты - Анастасия Петрова

— Знаешь что? — весело спросила она, вскочив на ноги и упершись руками в Нинины колени.

— Что? — Нина аккуратно убрала Сашины руки и отряхнула джинсы.

— Мы с тобой настоящие сестрички! — Саша запрыгала вокруг скамейки. — Угадай, сколько мы еще будем дружить?

— Ну-у-у-у… — хитро улыбнулась Нина. — Даже не знаю. Еще два дня?

— Не-а! — крикнула Саша так, что выходящие с рынка люди на другой стороне набережной услышали и обернулись. — Еще попытка!

— Дай подумать… — Нина притворилась, что думает. — Может быть, до конца недели?

— Опять не то! — Саша засмеялась и захныкала одновременно, легонько шлепнув Нину маленьким кулачком по руке.

— Хорошо. Предположу самое невероятное, — с серьезным видом произнесла Нина. Саша ждала, затаив дыхание. — До конца месяца!

Нина расхохоталась.

— А вот и нет! Мы будем дружить до конца жизни и потом тоже! — И Саша радостно побежала вперед по берегу, оглядываясь, улепетывая задом наперед, мелькая как цветное пятнышко на коричневой маслянистой поверхности, которая была морским дном.

* * *

Валя собиралась прогуляться, пусть и без особого желания, без радости, преодолевая боль в левой ноге, проклиная ортопедов, плоскостопие, искривление большого пальца, воспаление фаланги, болевой синдром, а заодно лишние килограммы, которых за шестнадцать лет жизни во Франции прибавилось столько, что в зеркало и мужу в глаза смотреть тошно; проваленную карьеру, на ладан дышащий брак и предательскую реальность, в которой ну никак не удается устроить нормальную жизнь. Если кого-то Валя и винила в Сашиных проблемах, то только себя и мужа.

— «Ну и семейка?» Психолог сказал тебе «ну и семейка?» Ну и психолог!

— Между прочим, я с ним согласна!

— То есть, по-твоему, это мы виноваты в том, что она такая?

— Что посеешь, мой дорогой. Сколько раз ты уходил из дома? Помню, одно время ребенок даже толком не понимал, кто его мама, боже мой!

— Хватит чушь пороть! Тебе что — жир в голову ударил?

И так далее, и так далее, и так далее.

Выяснение отношений, вопли, оскорбления и хлопанье дверьми давным-давно стали привычными условиями существования некогда счастливого семейства. Хотя и теперь иногда они были счастливы. Но каждый по отдельности, каждый в свое время, и только потому, что человек физически не способен изо дня в день себя изводить. Подвергни организм длительной пытке, и мозг отключится. Ведь даже самое депрессивное сознание самого несчастного человека на земле не может оставаться неизменно депрессивным каждую секунду бесконечного времени. Светлая мысль все равно промелькнет. А дальше — можно ее давить, сколько влезет.

Валя отчаянно верила в психологов, в смену обстановки, в обливания холодной водой по утрам, в пользу бананов и горячего шоколада, духовных практик, творчества, дружеской поддержки, любви и даже в Бога. Сложно вообразить себе что-то, во что Валя не верила, хотя здравого смысла, рациональности, практичности, а также изрядной доли цинизма ей было не занимать. Но настроение и веяния моды менялись, и хоть за какую-то ниточку хотелось держаться.

— Родив ребенка, ты теряешь право быть пессимистом. Такие дела, — хмыкнула Валя, разговаривая по скайпу с Ниной накануне вечером. И Нина поняла ее в меру опыта, в очередной раз про себя отметив, как интересно слушать Валю и какими бессмысленными всегда кажутся ее советы.

Прогулка не задалась. Деловой, но медлительный — даже в будний день, даже в самом сердце Дефанс, среди офисов, башен и стекло-тефлоновых небоскребов, в которых столько окон в мир, что стыдно не видеть дальше своего носа любому прохожему — Париж казался Вале игрушечным домиком, несовременным, стареньким, лишь подделывающимся под мировую столицу. И она сама, и ее семья внутри этого игрушечного пространства тоже были вынуждены подделываться и ломаться, равняясь на смутный образ настоящего идеально сконструированного мира.

— Так зачем вы купили столько персиков? Если вы хотели персиков, надо было просто сказать…

— Что ты к ним привязалась! Что купили, то купили.

— Но зачем зря деньги тратить! Нина их с таким трудом заработала!

— Как будто ты что-то понимаешь в зарабатывании денег…

Юра бесился и краснел, был готов в любой момент перелиться через край, как вскипевшая вода, в которую он по утрам регулярно забывал класть яйца, и она выкипала, а на следующий день все повторялось; и он уже не знал, какую роль играет в череде нелепых событий и в странных отношениях, невыносимых, но по большому счету единственных в его жизни; Валя бледнела, зеленела, синела, тряслась, с трудом обращала обиду в шутку, чтобы устроить скандал позже, когда девочки уснут. Но они не спали и слышали все слова.

— Персики! Не могла прицепиться к чему-нибудь другому?

— А ты?

— А что я?

— Ты хамишь по любому поводу… Я была депутатом! На минуточку!

— А ведьмой осталась на всю жизнь…

Нина лежала в комнате над спальней Кругловых и надеялась, что лучшие друзья родителей друг друга не поколотят.

Вскоре Саша в соседней комнате, через коридор от Нины, стала плакать и звать маму. Ей было страшно, хоть она и не могла объяснить, чего именно боится. Просто боялась — то ли темноты и ночи, как многие дети, то ли пиратов, которыми пугал Юра, то ли страшных снов, то ли быть одной — и не засыпала, пока Нина или мама не приходили, не ложились рядом с ней в кровать и крепко-накрепко не обещали дежурить до утра.

Широкие металлические ворота, за которыми прятался стеклянный параллелограмм, мечтающий внезапно превратиться в дубайский Бурдж-эль-Араб — подобно кривому зеркалу, искажали половину площади Дефанс — от пупка до неба. Валя ввела код и распахнула калитку, прошла по двору, мысленно ругая себя за то, что не вынесла мусор перед школой — теперь придется подняться и спуститься снова, Саша-то ведь по хозяйству никогда палец о палец не ударит. А зачем? Если мама вечно все делала за нее. Холила и лелеяла — совершенно напрасно — но с упорством маньяка и поныне продолжала сдувать с дочери пылинки.

В бардаке, из которого состоял быт Кругловых — в каждой из трех комнат можно было шею сломать, споткнувшись о груды книг, отвалившуюся ножку стула, забытый на полу утюг, рассыпанные яблоки, чьи-нибудь туфли, не убранные с января месяца сапоги, сваленное в кучу грязное белье, которое не влезло в ванную комнату, потому что она с ноготок или потому что кто-то не постарался — Валя не сразу заметила записку на кухонном столе.

«Я ушла из дома. Навсегда. Не надо меня искать. С.»

— Уходить из дома очень дорого. Так что к ужину вернется, не беспокойся, — сердито сказал Юра, недослушав речь супруги. — Она наверняка у кого-нибудь из друзей.

— А я и не беспокоюсь… Почему-то… Но у нее нет друзей, — Валя помолчала. — Такое ощущение, что она специально выкинула этот номер прямо перед нашей поездкой. Чтобы мы остались.