Туман над темной водой - Людмила Мартова

На болото она попала всего один раз, увязавшись за тетей Леной, дяди-Диминой женой и Пашкиной матерью. До сих пор Ирина помнила чвакающую воду под ногами и то ощущение, с которым резиновые сапожки затягивались в мокрый, жадный, словно вечно голодный мох. Тетя Лена, как и все местные, знала тропки, передвигаться по которым было безопасно, но один неверный шажок в сторону – и вот ты уже провалился по пояс в мутную, отчаянно пахнущую торфом воду.

Бабушка отругала Иру тогда отчаянно, напомнив про то, как на болоте сгинул соседский мальчишка Васька Прохоров. Пугалки «про Ваську» были самыми страшными в ее детстве, и на болото она одна не пошла бы ни за что, и не потому, что была такой уж послушной, а потому, что боялась утонуть в зловонной трясине. О том, как именно трясина поглощает своих жертв, а также какие звуки издают болотные газы, поднимаясь из глубин, она, естественно, знала из книг. Да хотя бы из «Собаки Баскервилей», которую в деревне летом обязательно перечитывала, трясясь от ужаса. И по чернику больше ходить не просилась, потому что нет-нет да и чудились ей призраки гигантской собаки.

Бабушка, похоже, ее страхи разделяла, потому что болота в их доме были под запретом даже в разговорах. А вот тетя Лена рассказывала, что в годы войны в здешних болотах шли отчаянные бои с немцами. Те как раз дошли до этих мест, которые и стали последним их рубежом, на котором полегли солдаты. Как те, так и другие.

Наиболее отчаянные Ирины детские друзья, например Павлик Головин или Юрка Мохов, невзирая на острастку взрослых, то и дело убегали на болота и, возвращаясь, приносили то потемневшую от времени и сырости солдатскую каску, то проржавевший нож, а однажды даже гранату, слава богу, без чеки и запала. За гранату Павлика и Юрку отцы нещадно выпороли, но страсти к военным трофеям это обстоятельство вовсе не остудило.

Ирин дом стоял на четной стороне улицы, и между ним и пролеском было всего лишь два дома. Тоже разрушенные и пустующие. Дом Полиекта Кирилловича и Светланы Георгиевны стоял на другой стороне улицы и чуть наискосок. Между ним и лесочком уже не было ничего, лишь высокий, добротный забор из профнастила, такой основательный, каких никогда не видела их деревня.

Все заборы здесь испокон веков делали из простого штакетника, и у Иры был такой же. Сосед только на прошлой неделе поправил покосившиеся участки, заменил сгнившие столбы и приладил к ним новые перекладины. И все равно забор, как и сам дом, не шел ни в какое сравнение с обиталищем, которое отгрохали себе Куликовы. И спутниковая тарелка у них была, так что иногда Ванечке удавалось посмотреть мультики. И спутниковый телефон тоже был, хотя в их местах обычная сотовая связь работала без перебоев, и даже с Интернетом проблем не возникало никаких.

– Мы без Интернету никуда, – рассказывала Ирине Светлана Георгиевна. – А как же. Я и рецепты разные ищу. И советы, как за рассадой ухаживать. И семена заказываю, и корма разные. Их в Соловьево доставляют, а Пол ездит, забирает.

Мужа она звала на американский манер, и это отчего-то смешило Иру ужасно. Она как-то попробовала придумать другое, более привычное уху сокращение от имени Полиект и не смогла. Полик? Полуша? Поля? Нет, Пол, пожалуй, звучит лучше.

– Светлана Георгиевна, а как же вы вообще решились в такой глуши поселиться? – спросила Ира недели через две после первого знакомства с Куликовыми.

Женщина засмеялась.

– Так ведь география к счастью отношения не имеет. Мы как на пенсию вышли, так и уехали. Поближе к теплу и солнцу. Дети у нас выросли, разлетелись да разъехались. Старость нам вдвоем встречать. Так какая разница где. Пола все на родину тянуло, а мне лишь бы с ним, а где – неважно. Вот только в городе мы оба жить не хотели. Надоели нам дома панельные, стены промерзлые, кухня четыре метра. Зарабатывали-то мы на Севере хорошо. Вот и накопили, чтобы такой дом построить.

– В такой глуши…

– А что глушь? – Светлана Георгиевна, казалось, удивилась. – Дом надежный и теплый. Свет есть. Вода из скважины, насос, знай, качает. Котел поставили, душевую кабину тоже, мойся – не хочу. Телевизор показывает, Интернет есть, связь есть. С детьми вон по «Скайпу» каждый вечер разговариваем, внуков видим. В Соловьево съездить не проблема – транспорт есть. Собакам тут раздолье, нам покой. Нет, хорошо нам тут. Сама-то как здесь очутилась? Ладно мы, старики, нам, пока все дела по дому переделаешь, уж спать пора. А ты женщина молодая. Тебе здесь скучно должно быть. Да еще одной с ребенком.

Ира почувствовала, как привычно сжимается сердце. Рассказать или не рассказывать? С одной стороны, в ее же интересах, чтобы как можно меньше людей знали, какая именно опасность погнала ее в деревенскую глушь. С другой – Куликовы точно не имели никакого отношения к ее неприятностям, а поделиться хотелось. Вроде и стыдно, а с другой стороны, может, хоть они объяснят ей, в чем она виновата? Что именно сделала не так?

И Ирина скрепя сердце рассказала.

* * *

Всю свою сознательную жизнь Ира Поливанова была, что называется, пацанкой – с практически всегда разбитыми коленками, замазанными зеленкой царапинами, оставленными кустами, сквозь которые она бесстрашно продиралась вместе с соседскими мальчишками, синяками, отливавшими положенными цветами спектра – от фиолетовых до иссиня-желтых. Юбкам она предпочитала брюки и шорты, в платьях маялась, зимой под них задувало, летом их вздымало ветром. На каблуках она подворачивала ноги, поэтому носила кроссовки и балетки, косметикой не пользовалась.

Где-то к концу института она вдруг осознала, что все ее друзья, стрелявшие у нее деньги до стипендии, зовущие с собой в походы и не стесняющиеся рассказывать похабные анекдоты, попутно встречаются с другими девушками, приглашают тех на свидание, дарят цветы. Подружки (а они у Иры, конечно же, тоже были) одна за другой стремительно выскакивали замуж.

Осознание этого факта Иру не оскорбило и не расстроило, пожалуй, только удивило безмерно. О том, что рано или поздно надо создавать семью, она даже не думала, потому что по натуре была скорее одиночкой, хотя и слыла человеком добрым, открытым, компанейским. «Свой парень» – вот как это называлось.

Замужние подруги рожали детей и замыкались на своей семье. Женатые друзья резко прекращали общение, потому что их женам не нравилась их душевная близость с какой-то там Ирой. Ладно бы она еще была непривлекательная, так нет же, и фигурка у нее была ладная, и личико симпатичное, с огромными серыми глазами под коротко стриженным ежиком волос. Стрижка «под мальчика» совсем Ирину не портила, наоборот, подчеркивала тонкость черт.

Замуж Ира не хотела, наверное, еще и потому, что в ее семье было не принято делать на этом акцент. Как-то так уж сложилось, что родители всегда были больше замкнуты друг на друге. Да еще на своей научной карьере. Они были ученые-микробиологи, много ездили по миру, работая в экзотических странах, от Анголы до Китая и Афганистана. Ира росла с бабушками. Летом – с одной, зимой – с другой, и нимало от этого не страдала.

Когда она выросла, а бабушек не стало, ничего не изменилось. Родители получили контракт в одной из немецких лабораторий, имели теперь маленький домик с садом в одном из городков неподалеку от Мюнхена, к внукам не стремились и в жизнь повзрослевшей дочери не лезли.