Сокровище трёх атаманов - Сергей Алексеевич Чуйков

оказывал ей медицинскую помощь, отчего и прогулял уроки. Тут меня уже самого к врачам отправят, голову проверять. Я сам ещё никак не привыкну к мысли, что такое может быть. Главное, я ведь ночью видел ту сову, и, кажется, даже тебя у неё в когтях разглядел, а потом раз…! Свет! Метеорит ночью упал, это точно!

— Ну вот, видишь, всё сходится! А ты говоришь — не бывает… А вот он я.

— А тебя как зовут-то?

— Мама-белка Рыжик звала. Смотри, какой хвост у меня рыжий и пушистый! — раненый бельчонок с гордостью повертел хвостом и в первый раз улыбнулся.

— А тебя как?

— Тобик. Так мать зовёт. Я в детстве так говорил вместо «Толик». Все привыкли.

— А кто ещё тут живёт?

— Алёнка, сестра младшая, и дядя Миша Комаров, отец её, мой отчим. Мамин муж.

— Да… твои наверно прогонят меня, если увидят.

— Наверно. Лучше, чтобы не увидели. Вот коробка из-под маминых туфлей. Ты пока под кроватью поживи, только не шуми. Поправишься, что-нибудь придумаем. Ты чем питаешься?

— Семечек бы мне… или орешков лесных. А так — я ж грызун, всё могу: и ягоды, и фрукты, и сыр.

— Лежи пока. Я сейчас в магазин схожу, куплю тебе еды. Да, тебя же помыть надо, ты в саже весь.

Через два часа помытый в тазике, сытый и перебинтованный Рыжик, свернувшись калачиком, спал в обувной коробке под кроватью Тобика.

Прошла неделя, ранки бельчонка зажили. Стали друзья думать, как им незаметно

устроить Рыжика так, чтобы он мог бегать свободно, и незаметно проникать в квартиру к Тобику. И вот до чего додумались: у выброшенной после праздников новогодней ёлки Тобик обрубил ветки, залез на крышу и ствол ёлки воткнул в вытяжную трубу. Квартира была на самом верхнем этаже, и длины хватило как раз до решётки на кухне. Из четырёх шурупов, на которых крепилась решётка, Тобик открутил три, а один оставил. Когда бельчонок хотел идти гулять, Тобик поворачивал решётку, Рыжик прыгал в трубу и по стволу ёлки лез на крышу, а оттуда — гулять где вздумается. А потом он тем же путём возвращался, тихонько звал Тобика, который впускал его обратно.

Так потекли день за днём. Рыжик набирался сил и становился всё веселее и интереснее. Обычно утром бельчонок отправлялся по трубе на прогулку, а Тобик шёл в школу. Возвращался Рыжик только вечером, когда уроки были уже сделаны, и рассказывал о своих похождениях за день. Начал он с того, что детально изучил всю окрестность. Все пути и норы, все чердаки и подвалы, окрестные гаражи, сараи, крыши и помойки — всё уже через неделю Рыжик знал в подробностях. Очень много нового узнавал по вечерам Тобик о своём городе, о своей улице и даже о родном доме. Познания Рыжика в человеческой речи и жизни вообще очень быстро вышли за пределы толкового словаря. Бельчонок на глазах становился остроумным и забавным, а самое главное — незаменимым надёжным другом, каких не было среди людей.

Тобик жалел, что бельчонка нельзя было брать с собой в школу. Очень скоро Рыжик перестал питаться угощениями, которые покупал ему мальчик. Карманных денег вполне хватало бы Рыжику на орехи, и Тобику было обидно, что друг отказывается. Все попытки уговорить его питаться дома заканчивались тем, что Рыжик с гордостью заявлял: «Я дикий зверь и добываю сам!» Тобик подозревал друга в мелких хищениях у соседей, говорил, что это не хорошо, что Рыжик позорит себя и его, Тобика, что у людей так не принято и стыдно. В конце концов Рыжик пообещал чужие продукты не красть, а изыскивать только бесхозные, природные и подаренные ему в городском парке, куда бельчонок повадился бегать как на работу. Однако разговаривать человеческим языком Рыжик ни с кем не решался. Его и так кормили.

Зима тем временем закончилась, впереди у друзей были целые весенние каникулы. В первый день Рыжик на прогулку не убежал. Товарищи сидели в спальне на кровати, Тобик учил Рыжика играть в шахматы. Игра эта для Тобика была любимой и заветной. В школе работал кружок, который Тобик неизменно посещал. Руководитель, учитель математики на пенсии, хорошо относился к Тобику и часто говорил: «Шахматы — модель жизни, а тебя хорошо играть сама фамилия обязывает». А дома Тобику играть было не с кем. Только увлеклись приятели игрой, как вдруг на подоконник уселась большая старая ворона. Внимательными злыми глазами она оглядела комнату, уставилась на играющих друзей и сидела, не шелохнувшись. Рыжик сразу заметил её:

— Вот вылупилась… В шахматах, что ли, разбирается…

От сверлящего взгляда вороны Тобику стало не по себе:

— Прогоню я её. А то ещё на подоконник нагадит.

Тобик махнул рукой прямо около стекла. Ворона и не думала улетать.

— Вот наглая! Придётся форточку открывать. Тобик слегка приоткрыл окно. Ворона злобно каркнула, сделала как раз то, чего опасался мальчик, зыркнула наглым чёрным глазом и улетела.

— У, подлая! Подоконник теперь отмывать.

— Странная она какая-то. Не боится совсем. Что-то тут не так…

Весь день эта мысль не выходила у Тобика из головы. Он был рассеян и едва не проиграл начинающему шахматисту Рыжику, который по беззаботности нрава скоро забыл про дерзкую ворону.

Однако когда на следующий день Рыжик пошёл гулять, он около помойки нос к носу столкнулся с той самой вороной. Бродячая собака откопала в мусоре засохший кусок сыра. Едва она собралась его съесть, ворона ловко подкралась сзади, стащила кусок и взлетела на старый тополь, на ту же самую ветку, где сидел Рыжик. Собака с бешеным лаем бросилась вдогонку. Ворона сидела рядом и медленно, с чувством клевала плесневый кусок, а под деревом бесновалась голодная собака. Вдруг злобная ворона предложила кусочек сыра Рыжику. Тот от неожиданности помотал головой и отодвинулся подальше. Доклевавши, ворона сделала крылом жест, который Рыжик истолковал как: «Погоди, я сейчас…». Ворона вспорхнула, залетела за баки помойки и тотчас же из-за них вышла одетая в чёрное тряпьё старуха с длинным крючковатым носом и чёрными злыми глазами. Она подошла к тополю, и, обращаясь прямо к Рыжику, сказала:

— И где справедливость? Где, я спрашиваю? — каркающий голос звучал громко и звонко, — Эта крыса поганая живёт в тёплой квартире, ходит в магазин за продуктами… А я? Я у собак на помойке плесневый сы-ыр… ворую-у… — старуха заплакала. — А чем я хуже… В нору пролезть не могу…

— К-какая крыса? — от