Прости… - Януш Леон Вишневский

Переводчицу никто не просил, но все это время она, повинуясь профессиональной привычке, нашептывала ему на ухо перевод монолога девушки. Он помнит, какое воодушевление он испытал, восхищаясь смелостью молодой женщины. Он повнимательнее всмотрелся в нее и понял, что где-то раньше ее видел. Может, на улице, может, в трамвае, может, в столовой, а может, где-нибудь в коридорах театральной школы, которая была не такой уж и большой.

То, что разыгралось перед его глазами, прекрасно вписывалось в тот образ поляков, какой он взлелеял в себе за все эти годы. Непокорные, своенравные, независимые, всегда в непримиримой оппозиции к системе, в которой им приходится жить и работать. Они ни перед кем не склоняли головы, никогда не лезли в подданство, не считая веков их порабощения, неволи, разделов или ликвидаций их государства. Когда с забастовок в Гданьске началась эта беспрецедентная польская «августовская революция», ему было двадцать лет. Внезапно французские СМИ – радио, телевидение, газеты – запестрели словом «Solidarité», а через несколько месяцев практически все сменили его на хрустяще-шипящее труднопроизносимое польское слово «Solidarność». Потому что это последнее значило гораздо больше, чем просто солидарность. Переведенное на французский слово «солидарность» переставало передавать сущность и значение невиданного до сей поры явления, которое стояло за ним. Перевод лишал слово силы, а явление – свойственной ему символики. Некоторые вещи остаются в памяти и вызывают соответствующие ассоциации лишь тогда, когда они правильно названы. Одни эмоции вызывает слово «поцелуй» и совершенно другие – «французский поцелуй». А тогда все вдруг в его родном Нанте нацепили на лацканы пиджаков и на кофточки значки «Солидарности», прикрепляли к своим авто наклейки с самыми разными текстами, часто не имеющими ничего общего с «Солидарностью», но написанные красной «солидарицей», как в обиходе называли шрифт, представляющий собой опирающиеся друг на друга и стоящие тесным рядком буквы, которые, кажется, неудержимо устремились вперед. Польша и «Солидарность» воспринимались во Франции как две сестры, а виды гданьской судоверфи и польских улиц в телевизионных репортажах и на фотографиях с первых полос газет лишь укрепляли всех в этом мнении.

Вот эти-то картинки и распаляли его воображение. То, что происходило в Польше, стало для него с некоторых пор чем-то вроде сценария, писанного на его глазах рукой Истории, сценария монументального действа, поставленного на сцене Жизни без репетиций. Со всеми атрибутами, необходимыми для хорошей драмы. С пафосом, резкостью слов, чуть ли не жертвенной религиозностью, противостоящей идеологии безбожности, с ненавистью, надеждами, страхом, дерзостью, тщеславием, со слезами и безумным смехом, с криком и молчанием, завистью, угрозами, манипуляциями, пропагандой, с бесчисленными толпами статистов и с несколькими актерами, выразительно исполнявшими главные роли вокруг одного харизматичного солиста – смышленого, ловкого визионера из народа, электрика по профессии, без образования. Иногда вспыльчивого, не контролирующего свою речь человека, иногда терпеливого неразговорчивого стратега. Но самое главное – тогда никто не знал, что будет в последнем акте этой драмы.

Он хотел быть поближе к сцене. Вбил себе в голову, что он обязательно должен принять участие в этом перформансе или хотя бы посидеть в зале, в первом ряду. То был период вакуума в его жизни. Проучился только год на факультете литературы. Скука, бросил. Сколько помнил себя, его всегда привлекал театр. Не только актерство. Уже в гимназии он играл в школьных спектаклях. А некоторые даже сам режиссировал. Вернулся к этой своей страсти. Хотел получить образование в этой области. Время от времени подрабатывал актером, не связанным никакими контрактами, временными рамками, отпусками. Начал свои поездки в Польшу. Осваивался с пространством, знакомился с людьми и всё больше видел в этой стране подходящее для себя место. Он самозабвенно окунулся в изучение польского языка. Установил спутниковую антенну и смотрел телепрограммы польских каналов. Привозил из Польши видеокассеты с польскими фильмами и театральными постановками. Искал встреч с поляками в Нанте. Он, атеист, стал ходить в польский костел, который тогда был единственным местом, вокруг которого организовывалась жизнь польской диаспоры. Иногда там, в костеле, он даже подумывал, не стоит ли уверовать в Бога. И пусть, считал он, религия – это давно изжившая себя доктрина, построенная на весьма сомнительных спекуляциях, но зато как хорошо она объединяет людей. А когда появилась возможность обмена стипендиатами с Краковом, у него не осталось ни малейших сомнений, что сама судьба протягивает ему руку помощи. Если бы его спросить сегодня, почему он выбрал именно Польшу, он без колебаний ответил бы: «Потому что там была „Солидарность”».

Благодаря удивительнейшему стечению обстоятельств слово «Солидарность» прозвучало также и в тот самый достопамятный день, когда в определенном смысле благодаря паре «следователей» из УСС он познакомился с женщиной, которая вскоре полностью изменила его жизнь. Которой он сначала по-мальчишески восхищался, в которую он потом безумно влюбился, на которой он потом женился, которая должна была родить ему детей и которую четыре года спустя он застрелил на парковке…

* * *

Уволенный в запас, капрал Антоний П. сразу нашел работу в мастерской недалеко от своего дома. Это было первым условием будущей работы – близость от дома, в котором он жил с сестрой. Честный, работящий, пунктуальный, неболтливый и вдобавок ко всему мастер золотые руки: и малолитражку, и представительский «мерседес» починит. А если надо, то и фуру, и совхозный трактор.

Умение держать язык за зубами имело в этом бизнесе фундаментальное значение, потому что хозяином – пусть и неофициальным (официальным владельцем была незрячая инвалидка на каталке, то есть человек, пользующийся всеми налоговыми льготами, девяностолетняя бабушка неофициального владельца) – частнокапиталистического автосервиса был сорокатрехлетний пенсионер (!) из милицейских, известный всем как «товарищ Бартломей», а более тесному кругу лиц – как «Бартек Всемогущий». Все знали, что этот бывший мент, к тому же с сильным «партийным уклоном», прирабатывает на пенсии в воеводском комитете ПОРП. В идеологическом отделе, то есть в самом важном, потому что за неправильную идеологическую позицию тогда наказывали гораздо строже, чем, например, за езду в нетрезвом виде или за взятки, «беспощадную войну» которым объявил (по крайней мере, по телевизору) сам товарищ первый секретарь.

Починка и профилактика всех служебных «полонезов», «фиатов» и братских румынских «дачий», чехословацких «шкод» и гэдээровских «вартбургов» из воеводского комитета партии происходили в небольшом автосервисе, том самом, который принадлежал слепой старушке, потому что якобы только там «предлагали» самые низкие цены, но только там оказывались в наличии запчасти, которые в те времена представляли благо не менее вожделенное, чем апельсины и бананы на Рождество.

Кроме руководящей и направляющей работы в автосервисе своей болезной бабули, Бартек Всемогущий, никогда не испытывавший ни малейшей нужды в наличности, руководил группой фарцовщиков, скупавших валюту перед входом в «Певексы»[1]и на приобретенные таким образом средства привозил тремя собственными погрузчиками бэушные тачки из «империалистической» ФРГ. При этом он проделывал очень хитрый, но вполне легальный трюк. За привозимые машины следовало платить высокую пошлину, которая исчислялась в зависимости от веса автомобиля. Тогда это было единственным методом, позволявшим начислить и взять пошлину, потому что если бы пошлину начисляли цивилизованным способом – в зависимости от цены приобретенной машины, указанной в договоре купли-продажи, – то при врожденных чертах польской ментальности, усугубленных приобретенной за годы жизни в Народной Польше изворотливостью, получилось бы так, что все поляки покупают в Западном Берлине или в ФРГ машины, цена которых не превышает тысячи марок. Независимо от того, навороченный это «мерседес»-дизель (дизель тогда был целью и мечтой, потому что бензин продавался на карточки, а дизтопливо свободно) или битый жалкий проржавевший двухдверный «ситроен», работающий на бензине. Бартек Всемогущий внимательно ознакомился с положениями таможенного права, проконсультировался за рюмкой чая со знакомым таможенником, и оба в ходе дружеской беседы обнаружили, что «автомобиль» определен в таможенных инструкциях как кузов и четыре колеса плюс запасное. Вот он за купленным автомобилем и посылал два транспортных средства: один эвакуатор и один минивэн. За рулем последнего чаще всего оказывался Антек-Остро-Стёклышко, который в течение нескольких часов в снятой заранее автомастерской, владельцем которой чаще всего был введенный в курс дела местный – в данном случае немецкого разлива – поляк, снимал с купленной машины двигатель, коробку передач и всё, что слишком много весило и тем самым повышало таможенную пошлину. Введенный в курс дела поляк получал свои пятьдесят марок и именно эту сумму вписывал в договор о «Закупке бывших в употреблении запчастей». В договоре стояла фамилия гражданина Польши, купившего эти запчасти, и, дабы не было никаких осложнений на границе в Сьвецке, покупателем кузова с четырьмя колесами (плюс одно запасное) был совсем другой человек. Изученные под водочку таможенные правила гласили, что таможенные сборы за «бывшие в употреблении запчасти» начисляются (в отличие от «бывшего в употреблении транспортного средства») от суммы, указанной в договоре об их покупке, то есть в нашем случае от пятидесяти дойчмарок.