Мост через канал Грибоедова - Михаил Гаехо

Он любил писать. Своим красивым почерком делал выписки из книг. Составлял всевозможные списки. В разное время жизни брался вести дневник, куда заносил события и факты, неявным образом полагая, что только записанное, занесенное в список, начинает существовать в полной мере.

P.S. «Карась обыкновенный» оказался не таким уж обыкновенным. Носиков, собственно, и представить не мог, что такое возможно, когда, будучи уже взрослым, прочитал на табличке: «Самцы обычно редки. При их отсутствии размножение происходит при участии самцов других видов рыб».

Жуков и Носиков пили чай с пирожными в музейном буфете.

Пирожные были прямоугольные в полоску: полоска бисквита, полоска крема, все полоски разноцветные, самая яркая, розовая, была сверху.

За соседним столиком сидела девочка в голубом платье – одна, без родителей – и ела пирожное «картошка». Жуков не любил эти пирожные – не вообще не любил, а именно эти, буфетные. «Картошку» должна делать мама или бабушка, остальное было подделкой независимо от вкуса. Такое же отношение у Жукова позже обнаружилось к вареной сгущенке, когда та стала появляться в магазинах. Сгущенка – домашний продукт, ее следовало самим варить в кастрюльке с водой. Был случай однажды, когда вода в кастрюльке выкипела и банка взорвалась. Сгущенку разметало по комнате – досталось и стенам, и потолку. Хорошо, никого не было в кухне. Потолок вскоре побелили, а на стене долго еще оставались пятна. Маленький Жуков любил их разглядывать, иногда они были похожи на каких-то зверей и птиц, иногда – на карту островов неизвестных.

Музейным буфетом маленький Носиков остался разочарован.

Конечно, он не ожидал найти там бутерброд с ветчиной из дикого кабана, но какое-то соответствие с музейной темой (музей был зоологический), по мнению Носикова, должно было присутствовать, хотя он и не знал, в чем это соответствие могло заключаться. Может, следовало поставить там чучела животных и птиц по углам, может – попугаев в клетках. Но буфет был во всем самый обыкновенный, Носикову ничего в нем не запомнилось из буфетного. Запомнилась маленькая девочка в голубом платье за соседним столиком. Перед тем Носиков видел эту девочку в зале музея около витрины с пингвинами. Там было несколько больших пингвинов и много маленьких птенцов, сбившихся в кучу. Девочка протягивала руку к пингвинам, трогала рукой белые перья у птиц на груди (вспоминая, Носиков готов был поручиться, что трогала, хотя знал, что протянуть руку сквозь стекло – нереально) и что-то говорила. Потом, так же протягивая руку, обращалась к пингвинчикам, потом к белым медвежатам, к козликам, еще к кому-то, кого Носикову не было видно. Подошла ближе, и Носиков услышал слова: «Всех убили, и этих тоже убили».

«Правда, – подумал Носиков, – нужно было убить птенчиков, чтобы сделать чучела», – только мысль об этом сама по себе как-то не приходила в голову. К девочке подбежал какой-то старик – седой, страшный, с длинными волосами. «Нельзя, нельзя так говорить!» – закричал. Чуть руками не стал хватать. Почему нельзя? Непонятно. Девочка испугалась. Но кругом были люди, и старик ничего не смог сделать.

P.S. Последним экспонатом, который видел Носиков перед тем, как пойти в буфет, был дикий кабан. Он стоял среди деревьев, кустов и папоротников и глядел на Носикова маленькими свиными глазками. Рядом была его свинья-кабаниха и маленькие поросята. Целая кабанья семья.

P.P.S. «И этих тоже убили», – подумал Носиков.

Однажды маленький Носиков прочитал книгу про индейцев. У них были красивые имена: Чингачгук, Ункас, Уа-Та-Уа. Носиков решил составить список индейских имен. В книге, которую он прочитал, их оказалось мало, и он решил дополнить список именами из других книг. Но индейцы там чаще назывались обыкновенными словами: Твердая рука, Орлиный глаз, Ястребиный Коготь, а настоящих индейских имен, таких как Уа-Ка-Ра или Су-Ва-Ни почти не было. И вот в одной книге оказалась целая куча имен индейцев из племени зулусов. Радостный Носиков стал переписывать их на листок в длинную строчку, чтобы потом красиво записать в тетрадь и в столбик:

Цвите,

Умслопогас,

Нада,

Чека,

Mono,

Динган,

Умланган,

Балека,

Македама,

Унанда,

Сенцангакона,

Умсудука,

Мансенгеза,

Умциликази,

Мастеване.

Книгу Носиков не читал, а только просматривал страницы, ища имена. Когда на страницах стали попадаться львы и слоны (а книга уже больше чем наполовину была пролистана), он понял, что зулусы живут не в Америке, где индейцы, а в Африке. Но зулусы были, наверное, не хуже индейцев. Их зулусские имена Носиков решил переписать на отдельный лист в тетради.

P.S. Книгу, роман Райдера Хаггарда, Носиков, кажется, так и не прочел.

Синяя тетрадь со списком имен зулусских вождей лежала на столе. Бабушка Носикова раскрыла ее и прочитала.

– Что это? – спросила бабушка. Носиков молчал. – Что у тебя здесь написано?

Носиков молчал и не мог ничего сказать. За спрошенным «что?» тут же слышалось «зачем?» и «почему?». А как объяснить зачем? Вот скажет он бабушке, что Умслопогас – это вождь негритянского племени (что именно вождь, Носиков был уверен, хотя читать книгу еще не начинал), скажет ей, что Умсудука, Мансенгеза, Умциликази – вожди негритянского племени (тоже, наверное, вожди), а как объяснить, зачем ему понадобилось в столбик написать эти имена в тетради?

– Ты должен мне обо всем рассказывать, – сказала бабушка.

– Я не знаю, – только и смог сказать Носиков.

– Не знаешь? – Голос у бабушки был строгий.

– Не знаю, – повторил Носиков и заплакал.

P.S. Когда Носиков, уже взрослый, вспоминал этот эпизод, ему становилось как-то стыдно и неловко.

У Носикова, уже взрослого, на кухне перестал закрываться кран. Вода капала каплями, а потом вообще стала литься и журчать тонкой струйкой.

Носиков жил тогда один в двухкомнатной квартире – на набережной канала Грибоедова, естественно.

Журчание воды днем не было слышно, но по ночам проходило из кухни через две стены и мешало спать.

Носиков приспособил к крану веревочку, чтобы вода по веревке тихо стекала в раковину.

Носикову говорили, надо сменить прокладку в кране, и что вода течет – это деньги, которые утекают, но ему было как-то все равно. Дни шли одинаковые в то время, понедельник был похож на вторник, вторник на среду. Если в один день текла вода, не было причин ей не течь в другой.

Текла вода, текло время. Так продолжалось долго.