Пленник гибнущего мира - Кирилл Смородин

Светофор запищал, давая пешеходам зеленый свет, и Андрей торопливо перебежал проезжую часть. Поравнялся с торговым центром, замедлил шаг и вновь принялся перебирать в голове факты из жизни Кагановского.

Тот был шестилетним мальчишкой, когда началась Великая Отечественная война. Его семья жила в Брянске. Отец и старший брат ушли на фронт, и почти сразу после этого случилось то, что, по словам самого писателя, «перевернуло его жизнь».

Он убирался на кухне, а мама развешивала во дворе белье, когда на город обрушилась первая бомбежка. Сначала – словно заревело само небо. На улице закричали, вспыхнула паника и суета. Сверху пронеслись несколько теней, в доме захлопали двери. Потом мальчик услышал голос матери. Та звала его. Растерянный, он бросил тряпку и вышел в коридор. В этот миг все и произошло. Уши заложило от воя, потом были грохот, жестокая встряска, страх и темнота.

Очнулся Кагановский, лежа под одеялом. Некоторое время он оставался с закрытыми глазами, приходя в себя после, как ему казалось, страшного сна. Потом разлепил веки и хотел по привычке протереть глаза кулаками, но не смог. Левая рука слушалась, как обычно. Правая… Мальчик ее не чувствовал.

Тут же над кроватью возник высокий человек в белом халате и шапочке с красным крестом. Марлевая маска оставляла открытыми только глаза.

Доктор склонился, хмурясь, окинул мальчика внимательным взглядом. Потом приподнял одеяло. Кагановский скосил глаза вниз и увидел, что грудь стянута бинтами. А там, где должна быть правая рука, – лишь пятно засохшей крови.

Он ничего не понимал и в первые минуты решил, что страшный сон еще не кончился. Но доктор все объяснил. Налет вражеских бомбардировщиков не был кошмаром, и один из снарядов попал в дом, в котором жил Кагановский. Хлипкая двухэтажка рухнула, мальчика завалило. Взрослые нашли его, вытащили и отправили в госпиталь. Все боялись, что он не переживет этой дороги. Но Кагановский выдержал. А врачи помогли выкарабкаться из колодца смерти – ценой правой руки: ее раздавило куском стены. Мать будущего писателя погибла сразу после взрыва.

Так госпиталь стал для него новым домом. Почти месяц мальчик шел на поправку, потом медсестры взяли его в помощники. Он подметал, бегал по этажам и корпусам с поручениями. И каждый день видел много страшных вещей. Длинные ряды коек, где тяжело дышали, стонали или кричали раненые – замотанные пропитанными кровью бинтами, обожженные, искалеченные… Докторов, одетых в длинные белые халаты, – высоких и… безликих, поскольку почти всегда они были в марлевых масках. Каталки, железные ящики с инструментами – от одного взгляда на гнутые щипцы, зажимы, ножи и пилы все тело начинало ныть. Кагановский признавался, что за неполных четыре года так и не привык к ужасам госпиталя.

Только вечерние занятия с одной из медсестер, румяной и улыбчивой толстушкой, молодой, но уже с седыми прядями, помогали отвлечься. Она учила мальчика писать левой рукой, прибавлять, вычитать, делить и умножать, читала вместе с ним. Приходила и успокаивала, если мучили кошмары.

Война кончилась, Кагановского определили в детский дом. Он надеялся, что все страхи остались позади. Но нет: ночами мальчик снова и снова оказывался в двухэтажке, где жил с мамой. Небо ревело, над головой проносились крылатые тени. Потом были вой, встряска, темнота… И длинные ряды коек, где страдали раненые. Как в жутком калейдоскопе: окровавленные бинты, каталки, лампы, увечные тела, инструменты, высокие фигуры докторов без лиц… А в ушах – то вой сирен, то крики и стоны, то лязг медицинских железяк.

Мальчик не знал, как спастись от ночных мучений. Тогда-то, чисто по наитию, он и взял листок с ручкой и попробовал написать. Это была его собственная история – Кагановский выплеснул на бумагу страх, растерянность и боль, которые почувствовал, очнувшись в госпитале, лишившись руки, мамы и привычной жизни.

Кошмары отступили, но лишь на несколько дней. И Кагановский вновь сел писать. Он сочинил четыре-пять коротких рассказов. В одном хирург боролся за жизнь солдата, а за его спиной стоял черный демон и пытался помешать. В конце концов, раненый умер. В другом мальчик нарисовал фашистов марионетками, которыми управляли костлявые пальцы смерти. И так далее. Кагановский заметил, что, если добавить в рассказ темную сущность, страшные сны не возвращаются дольше.

Почти шесть лет он писал только для себя. Но перед выпускным решился показать работы учительнице русского и литературы. Та была потрясена и посоветовала ни в коем случае не бросать сочинительство. «Когда-нибудь тебя обязательно напечатают», – сказала она.

И не ошиблась. Правда, до первой публикации Кагановского оставалось еще очень много времени. Он успел поработать и бухгалтером на мебельной фабрике, и заведующим краеведческим музеем, и преподавателем истории в педагогическом институте. А в середине восьмидесятых стал сотрудничать с городскими газетами. К тому времени дома у Кагановского накопилось немало произведений. Он работал почти каждый день. Сочинял что-то новое, переделывал старое, объединял рассказы. Дела в журналистике у Кагановского шли хорошо, и он, наконец, показал редактору несколько произведений. Через две недели их напечатали. Жуткие мистические истории пришлись по душе читателям, а редактор – дядя Юрия Мироновича Бобылева – поднял старые связи в Москве. Вскоре несколько рассказов Кагановского вошли в состав столичного фантастического альманаха. Потом дело дошло и до большой формы: за восемь лет Кагановский написал и издал двадцать три романа. Духову посчастливилось прочесть два – он тогда учился в девятом классе.

Андрей вспомнил, как, дочитав биографию писателя, рылся в коробках с книгами, пока не отыскал старенький том с рассыхающимся переплетом и отстающей пленкой на обложке. Роман назывался «Лабиринт». Рассказывалось в нем о несчастном, угодившем в коридоры, созданные воспаленным воображением безумца. Они были полны ловушек и тварей, каких Духов не встречал даже в любимых компьютерных шутерах и экшенах. На то, чтобы перечитать роман, ушло несколько часов.

«Жаль, вторую книгу найти не удалось, – подумал Андрей. Он проводил глазами громоздкую фуру с белыми иероглифами на синем тенте и попытался вспомнить название другого романа. – Кажется, что-то связанное с горгульями… Да, точно. Семья с ребенком переехала в загородный дом, а над входом была каменная статуя. По ночам она оживала».

…До окраины города оставалось всего ничего, впереди уже виднелась голая степь под тонким покрывалом хмурого неба. Серые высотки на его фоне казались вырезками из фотографий. Из-за поворота, грохоча и раскачиваясь, медленно выползал красный трамвай. Мимо него проехал шестиколесный самосвал с оранжевой кабиной и длинным кузовом, в котором высилась гора щебенки. Выхлопная труба машины выплевывала маленькие черные облачка. С одного из десятков балконов доносилось гулкое гавканье.

«Где-то здесь он и живет. – Андрей остановился и обвел взглядом типовые девятиэтажки-«гармошки». – Сто пятнадцать… Ага, вон сто семнадцатый».

Увидев нужный дом, Духов перешел на узкую земляную тропку и направился к прямоугольному зеву арки. Под ее сводом он чуть замедлил шаг и пробежался глазами по разноцветным каракулям неумелых любителей баллончиков с краской.