Наказание Красавицы - Энн Райс

Но, по правде сказать, командир конвоя испытывал хоть и небольшую, но все же жалость к осужденным невольникам в их нынешнем положении, даже к своевольным Тристану и Красавице. Ведь к полудню всех их распродадут с аукциона, и за долгие летние месяцы службы в городке они хорошо узнают, почем фунт лиха.

Начальник неспешно поскакал у самой повозки, назидательно охаживая другую принцесску, маленькую и пышнотелую, норовя попасть по ее розовым лонным губкам, проглядывающим сквозь лоснящиеся черные кудряшки. И особенно яростно махнул он ремнем, когда долговязый принц великодушно попытался ее прикрыть.

«Благородство и в злосчастии», — усмехнулся командир конвоя и честно вдарил принцу, чего тот, на его взгляд, вполне заслуживал. Больше всего подивился начальник, углядев в этот момент его окрепший мускулистый член.

Командир не мог не признать, как славно выпестованы при дворе все эти принцессы с заострившимися сосками и похотливым румянцем на лице, да принцы, пытающиеся упрятать от ремней свою напрягшуюся плоть. И, питая к своим «подопечным» невольное сочувствие, не мог он не думать, сколько радостной потехи вскоре те доставят горожанам.

Круглый год обитатели городка копили денежку ради этого дня, когда всего за несколько монет можно на целое лето купить себе изнеженного королевским двором невольника, специально отобранного и по-придворному воспитанного и выхоленного, — и тот обязан будет подчиняться распоследней служанке на кухне или какому-нибудь конюху, сумевшему обставить конкурентов на торгах.

И ведь как соблазнительно смотрелась эта кучка несчастных с их округлыми пухленькими конечностями, до сих пор хранящими запах дорогих духов, с все так же старательно расчесанной и напомаженной растительностью на лобках! Будто готовились вот-вот предстать перед самой королевой, а не перед оживленным сборищем городских зевак с плотоядными глазенками. А ведь ждали их простые сапожники, трактирщики, торговцы, вынужденные нелегким трудом зарабатывать себе на жизнь. Им предстоял придирчивый осмотр покупателями и затем — унизительное подчинение.

В болтающейся на ухабах повозке невольников сбило в кучу, опрокинуло на дно. Оставшийся далеко позади замок уже серел в светлеющем небе большой размытой тенью, просторные увеселительные сады давно скрылись за окружавшими его высокими стенами.

Подъехав поближе к дрыгающимся и сплетающимся пухленьким ножкам с изящно выгнутыми стопами, начальник конвоя улыбнулся при виде полудюжины высокородных бедолаг, прижатых к бортику повозки без всякой надежды укрыться от безжалостной порки, в отличие от притиснувших их спутников. Им оставалось только извиваться под игривыми ремнями, нещадно исполосывающими бока, спины и животы, да прятать заплаканные лица.

Весьма пикантное зрелище, ухмыльнулся он, но самое-то забавное, что эти несчастные толком и не знали, что для них припасено. И сколь бы ни были наслышаны придворные невольники о нравах городских простолюдинов, они и представить себе не могли, что ждало их впереди. Ибо если бы они действительно об этом знали, то никогда и ни за что не рискнули бы вызвать гнев у королевы!

А еще командир не мог не думать о том, как в конце лета эти ныне возмущенно стенающие и сопротивляющиеся молодые мужчины и женщины, получив свое с лихвой, будут доставлены обратно ко двору в полнейшем повиновении, притихшие, со склоненными покорно головами. И какой честью будет для него препровождать их хлыстом одного за другим к трону, чтобы прощенные могли припасть губами к королевской туфельке!

Так что пусть пока повоют, злорадно улыбнулся начальник. Пусть повертятся и поерзают под плетьми, пока солнце взбирается над покатыми зелеными холмами и пока повозка, громыхая, набирает ход по длинной дороге к городку. И пусть прелестная маленькая Красавица и величавый принц Тристан приникнут друг к другу в самой толчее. Очень скоро они узнают, какие напасти на себя навлекли.

А еще главный конвоир подумал, что ему следует поприсутствовать на аукционе — по крайней мере до того момента, как Тристана и Красавицу разлучат, вытащат одного за другим на торговый помост, как они того и заслужили, да распродадут по новым хозяевам.

— Но, милая, зачем ты на это пошла? — шепнул девушке Тристан. — Ты ведь нарочно провинилась! Неужто ты хотела, чтобы тебя сослали в город?

Толпившиеся с ними в катящейся повозке принцы и принцессы в отчаянии стонали и ревели. Тристан постарался избавиться от кожаных «удил», распиравших ему рот, и вскоре эта ужасная затычка свалилась на пол. Красавица тотчас же последовала его примеру, высвободив рот единственным имеющимся у нее орудием — языком — и с восхитительным вызовом выплюнув кляп.

Они и без того были осужденными на кару невольниками — так что мог изменить этот ее бунтарский жест? Все они были отданы собственными родителями живой данью королеве Элеоноре, и им было велено все годы услужения беспрекословно ей подчиняться. Однако они ослушались и теперь были приговорены к тяжкому труду и безжалостному пользованию простолюдинами.

— Зачем, Красавица? — не отступал Тристан. Но, едва выдохнув свой вопрос, молодой принц горячо приник к открытому рту девушки. Она, привстав на цыпочки, ответила на его поцелуй, и тут же его член уверенно скользнул в ее влажное, зовущее, жаждущее лоно.

Если бы только у них не были связаны руки! Если б она могла обвить его в объятиях!

Внезапно ее ноги оторвались от днища повозки, девушка повалилась на грудь Тристану, «оседлав» его, и внутри ее так бешено запульсировала страсть, что она уже не слышала возле себя ни криков, ни хлестких ударов плетей — лишь собственные громкие прерывистые вздохи.

Казалось, целую вечность она качалась на волнах страсти, ничем не привязанная к реальному миру с этой жутко скрипящей повозкой на огромных колесах, с назойливыми стражниками, с еще по-утреннему тусклым небосводом над темными пологими холмами и далеким очертанием города, тонущего впереди в голубой дымке долины. Для нее не существовало ни поднимающегося в небо солнца, ни топота конских копыт, ни тыкающихся в ее воспаленные ягодицы мягких конечностей других уворачивающихся от ударов невольников. Был лишь этот мощный член, врывающийся в нее, подбрасывающий и безжалостно несущий ее к безмолвному, но оглушительному взрыву наслаждения. Наконец ее спина изогнулась дугой, ноги выпрямились, напряженные соски уткнулись в горячую грудь Тристана, и в тот же миг его язык глубоко и страстно вонзился в ее рот.

В дурмане экстаза девушка почувствовала, что чресла юноши забились в завершающем напористом ритме. Она не могла больше этого вынести — волна наслаждения, все нарастая, разбилась наконец и хлынула через край, завертев ее в своем водовороте. И где-то за пределами сознания она уже не ощущала себя человеком — все человеческое, как ей казалось, растворилось в этом бушующем море сладострастия. И сейчас она не была принцессой по имени Красавица, которую некогда доставили нагой рабыней в замок разбудившего ее принца… Хотя ведь именно в замке у принца она впервые познала эту блаженную, упоительную муку!