Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

Петербурге, где сам он живет впроголодь и сталкивается на каждом шагу с горем и нищетой («Чрез бездны темные»). В грустной созерцательности старика Тютчева мы угадываем настроения, отразившиеся в его проникновенных философских стихах о человеке и природе («Вечерняя заря»). Затаенные страдания Чехова, живущего в предчувствии близкой смерти и окруженного чуждыми по духу людьми, запечатлены в рассказах «Ялта» и «Антон Павлович». Настроения Александра Блока, старающегося понять «музыку Революции», и тех людей, которые вдохновили его на создание поэмы «Двенадцать», хорошо уловлены в рассказе «Чудесный гость».

Леонид Борисов впервые публикует в этом сборнике несколько новых рассказов о Федоре Ивановиче Шаляпине.

Начало «шаляпинскому циклу», непосредственно примыкающему к «Своим по сердцу», было положено в 1951 году блестящей новеллой «Шутка». Великий русский певец и актер, с его изумительным даром перевоплощения, умением создавать потрясающие по жизненной правде образы, рисуется в разные периоды его творческого пути — и на сцене, и в бытовом окружении. Мы видим его в деревне на отдыхе, встречающим восход солнца могучей песней, которую подхватывают крестьяне всей округи («Росистое утро»), и среди друзей-артистов в Петербурге и в Саратове, и в «коронной» роли Бориса Годунова в парижском оперном театре.

Совершенно неважно, был ли такой случай, когда Шаляпин нечаянно сыграл злую шутку с петербургским извозчиком, представ пред ним в гриме Мефистофеля, а потом разыскал его и пригласил в театр, чтобы загладить свою вину. И кто знает, так ли на самом деле гениальный актер «вживался» в образ царя Бориса, и правда ли, что он исцелил своим пением больную женщину. Ведь важна в таких произведениях не достоверность факта, а совпадение художественного восприятия с неповторимой индивидуальной сущностью высокоодаренной личности.

Вымысел писателя соприкасается, а иногда даже и сливается с жизненной правдой. Трудно бывает установить, придуман ли Борисовым тот или иной эпизод, или он был в действительности. Да и незачем искать опровержения или подтверждения сюжетов его рассказов в биографических источниках. В данном случае мы должны верить художнику, а верить художнику — значит верить правде искусства. Изображаемые события из жизни русских писателей и Ф. И. Шаляпина правдоподобны, а следовательно, могли быть.

То же самое можно сказать и о романтической повести «Волшебник из Гель-Гью» (1945), посвященной Александру Грину. Действие происходит в Петербурге 1913–1914 годов. В изображении Борисова Грин превращается в благородного рыцаря, чем-то напоминающего Дон-Кихота. Он стремится увидеть жизнь освобожденной от «свинцовых мерзостей» и от всяческой скверны, и это резко отделяет его от петербургской литературной богемы предреволюционных лет. Повесть написана в том же романтическом ключе, что и книги Грина, уводящего в мир пленительных фантазий, где невозможное становится явью, где осуществляются все желания и сбываются все мечты. В будничную, прозаическую жизнь писателя врывается волшебная сказка. Легенда, творимая искусством, воспринимается им как нечто реальное, как часть его собственного бытия. Таким хочет видеть Грина Борисов. Таким он предстает в «Волшебнике из Гель-Гью» и в рассказах «Возвращение» и «Прогулка».

* * *

Биографические романы о прогрессивных писателях Запада — Жюле Верне и Стивенсоне, чьими произведениями уже много десятилетий увлекаются сменяющиеся поколения молодых читателей, — относятся к числу наиболее популярных книг Борисова. Оба романа написаны с настоящим поэтическим вдохновением и художественной выдумкой. Автор верен себе. Образ писателя, не во всем совпадающий с научным истолкованием его личности и творчества, начинает жить на страницах книги самостоятельной жизнью. Но, в отличие от повести о Грине, романы «Жюль Верн» (1955) и «Под флагом Катрионы» (1957) опираются на документальные источники и охватывают не короткий отрезок биографии, а весь жизненный путь героя.

Жюль Верн открыл поэзию науки и создал научно-фантастический роман. Его пылкая фантазия основана на безмерном преувеличении того, что уже намечалось в действительности. Главная тема творчества Жюля Верна — борьба человека за овладение Вселенной — была подсказана реальными успехами научных знаний. Науку, которая наделила человека могуществом и помогла ему проникнуть в тайны природы, французский писатель сделал своей музой. Избрав героем романа знаменитого автора «Необыкновенных путешествий», Борисов столкнулся с иными творческими задачами, нежели в повести о Грине и рассказах о русских классиках.

Жюль Верн на самом деле не совершал тех или иных поступков и не высказывал тех или иных мыслей, которые приписывает ему Борисов, но, читая книгу, мы невольно начинаем верить, что в определенных обстоятельствах он мог поступить именно так, мог произнести именно эти слова. Образ великого фантаста как бы сливается с его творчеством и не противоречит нашему представлению о Жюле Верне, несмотря на то, что писатель и в этом романе не поскупился на выдумку.

Многие главы построены как психологические новеллы, связанные с общим замыслом и сюжетом. Особенно удачен эпизод, рисующий первую встречу Жюля Верна с прославленным романистом и драматургом Александром Дюма. Запоминаются образы издателя Этцеля, отца писателя — Пьера Верна и матери — Софи Верн. Что касается выдуманных персонажей — Барнаво старшего и младшего, Блуа, Жанны и некоторых других, — то они не только не мешают автору, но, напротив, помогают ему показать Жюля Верна более разносторонне и в различных жизненных обстоятельствах, более полно и эмоционально раскрыть его внутренний мир.

— Я создаю образ, который живет своими законами и своей жизнью, — сказал Леонид Борисов автору этих строк. — Мне хочется видеть Грина и Жюля Верна такими, как я их себе представляю. Но это, конечно, не значит, что они были такими в действительности. Я писатель и оставляю за собой право на вымысел. Некоторые из читателей писали мне, что не представляют теперь Жюля Верна без Барнаво. Значит, придуманный Барнаво удался, значит, он был нужен. Мне хотелось вложить в его уста собственные мысли, которые нельзя было вложить в уста Жюля Верна…

Созданный Борисовым привлекательный образ французского романиста нисколько не противоречит нашему представлению о нем как о человеке, глубоко преданном науке и литературе, человеке справедливом и благородном, отзывчивом и великодушном, пылком мечтателе и неутомимом труженике, идущем своим нелегким путем. Мы видим Жюля Верна веселым и общительным, живущим интересами своей родины и народа и, вместе с тем, ошибочно полагающим, что наука сама по себе способна вызвать общественные преобразования. Мы видим Жюля Верна пытливым и любознательным, неустанно следящим за успехами научной и технической мысли во всех странах мира и с тревогой наблюдающим за тем, как величайшие достижения науки используются реакционными силами в своекорыстных, враждебных народам целях. Можно внести еще много других определений, характеризующих образ Жюля Верна, нарисованный Борисовым. Все это в основном соответствует тому Жюлю Верну, каким мы его знаем по его книгам и воспоминаниям современников, каким он