Прекрасный новый мир - Роман Злотников

Потом были другие войны, перемежавшиеся, впрочем, вполне длительными периодами мира. А затем, доказав всем соседям, что связываться с Эзнельмом себе дороже, герцог вернулся к пирам и охотам. Хотя они его уже не слишком радовали. Но герцог, устав воевать, решил то, что ранее делал силой мечей, попробовать совершить блеском двора, привлекавшего к себе самых талантливых поэтов и художников, самых прекрасных дам, самых великолепных и богатых кавалеров. И это удалось ему не в меньшей степени, чем все остальное. Но теперь он устал и от своего двора…

Пышная кавалькада спускалась с холма пестрой, растянувшейся змеей. Дамы и кавалеры ехали шагом, переговариваясь между собой. Кое-где слышался мелодичный женский смех, а часть кавалеров нетерпеливо привставали в стременах. Хотя в этой кавалькаде практически не было тех, кто должен был бы напрямую вступить в схватку с чудовищем (все должны были сделать собаки, пикинеры, и лишь в самом финале, дабы окончательно поразить страшного, но обескровленного зверя, против него должен был выйти кто-то из знатных охотников), многие пребывали в предвкушении. Если не личного участия, то хотя бы зрелища схватки.

Кавалькада медленно спускалась с холма, когда главный ловчий вдруг насторожился и вскинул руку, требуя тишины. На этот жест отреагировали не слишком многие. Кто-то был занят светской беседой с хорошенькой спутницей, кто-то просто смотрел в другую сторону, а кто-то в собственном высокомерии посчитал, что не обязан реагировать на команды худородного. Охоты герцога Эзнельмского уже давно были чисто светским мероприятием, а не смертельно опасной забавой настоящих мужчин, тренировкой их искусства схватки.

Главный ловчий досадливо поморщился и, поспешно вскинув рог, протрубил остальным ловчим команду спустить всех собак. Из-за гомона, охватившего кавалькаду, он не смог расслышать, что такое творится внизу, где своры гнали главный приз сегодняшней охоты, однако, судя по тому, что услышать все-таки удалось, дело там повернулось как-то не так. А в следующее мгновение он увидел и прямое подтверждение этому выводу…

Костяной вепрь вырвался из чащи ожившим ужасом. Он совершенно не выглядел обессилевшим, как должен был бы. Наоборот, от его гигантской туши, в холке достигавшей высоты вскинутой лошадиной головы, веяло чудовищной мощью. Кони в панике забились, теряя разум и способность повиноваться командам всадников. И еще минуту назад пышная и роскошная кавалькада превратилась в обезумевшую толпу. Чудовищный зверь на мгновение замер, обводя месиво из хрипящих и бьющихся животных и вопящих от ужаса людей взглядом своих четырех кроваво-красных глаз, а затем зарычал, да так, что все будто окаменели, и бросился вперед. Лошади, люди, все смешалось в этой кровавой куче. Герцог, двинувший коня, уже когда хвост кавалькады проехал мимо того места, с которого он озирал окрестности, натянул поводья. Его Блислер был старым, опытным боевым конем, но и он весь дрожал, ощущая рядом воплощенный первородный ужас, однако пока еще оставался послушным своему всаднику. Несколько мгновений герцог смотрел на развернувшуюся бойню, а затем его губы тронула легкая усмешка, и он громко позвал:

– Нашпригут!

– Ваша светлость! – Главный ловчий вынырнул из обезумевшей толпы. Он был без коня, без шляпы и в разорванном колете. – Бегите! Ради всего святого….

– Где мое копье?

– Ваша светлость!!!

Герцог усмехнулся и, перекинув ногу через луку седла, спрыгнул на землю. В схватке с таким зверем нельзя полагаться на любого, даже самого опытного и тренированного, коня.

– Ловчий, ты что, не видишь? Он не просто убивает. Он ищет…

Главный ловчий обернулся. Действительно, если справиться с ужасом и попытаться внимательно присмотреться к поведению чудовища, можно было уловить, что оно не просто убивает всех, кто попадает ему на клыки. Оно целенаправленно прочесывает толпу вдоль и поперек, иногда вырываясь из нее, но не столько для того, чтобы убить какого-то человека, сколько для того, чтобы, сделав круг, будто умелый загонщик вновь согнать в кучу начавшую разбегаться добычу. А потом опять ныряет в самую гущу.

– Кого… ищет? – холодея, спросил главный ловчий, на самом деле уже зная ответ.

– Меня, – спокойно ответил герцог. – Я уже давно не развлекаю Владетеля так, как ему хочется. И потому он решил слегка освежить картинку. Так где мое копье?

– Сейчас, ваша светлость, – шумно вдохнув, прошептал главный ловчий и, утерев пот, бросился к огромной куче, состоявшей из чудовищной мешанины трупов лошадей, кусков людских тел, комьев вывороченной земли, наваленной Костяным вепрем в самом центре поляны. Где-то там, притороченное к седлу трупа его собственной лошади, находилось охотничье копье герцога. Но не успел он сделать десятка шагов, как Костяной вепрь, наконец-то учуявший свою главную добычу, выметнулся ему навстречу, походя вспоров левым клыком главному ловчему живот и грудину. Буквально вывернутый наизнанку труп главного ловчего сделал еще один шаг вперед и рухнул на траву этаким пластом окровавленного мяса. А Костяной вепрь приблизился к герцогу еще на шаг и замер, уставившись на того, за кем он был послан. Герцог взглянул в пылающие бешеной злобой глаза чудовища и, усмехнувшись, потянул из ножен шпагу. Это было не его старое боевое оружие, а парадная зубочистка с золочеными, густо украшенными алмазами и изумрудами эфесом и гардой и блестящим, полированным, но не слишком длинным клинком. Впрочем, даже с боевой шпагой у него не было никаких шансов против этого чудовища. Да что там шпага, даже тяжелое охотничье копье, способное остановить разъяренного медведя или обычного вепря, здесь не помогло бы. Но негоже дворянину и властителю гибнуть как свинье на бойне…

Костяной вепрь разинул пасть, дохнув на герцога чудовищным смрадом, и, поведя своей огромной, покрытой, будто броней, мощными костяными наростами головой, стремительно метнулся вперед. Эстрегонскую чащу огласил дикий, вибрирующий вой, заставивший лошадей тех, кто сейчас пробирался через чащу вдалеке от этой поляны, так же забиться в ужасе, а затем все смолкло…

Когда спустя час на поляну рискнули-таки выбраться в ужасе разбежавшиеся по лесу ловчие, Костяного вепря на ней уже не было. Герцог лежал на перепаханной мощными копытами траве, будто тряпичная кукла. Его правая рука была оторвана и валялась в десяти ярдах от него, на левой ноге не хватало голени и ступни, но в остальном тело выглядело почти неповрежденным. Скорее измятым. Так, будто в нем не осталось ни одной целой кости. Конечно, и в таком виде он выглядел ужасно, но если сравнивать с теми, чьи даже не тела, а части тел торчали из огромной кучи земли и ветвей деревьев вперемешку с кусками лошадиных туш, можно сказать, что тело герцога практически не пострадало.

Из двухсот всадников, что ранним утром покинули охотничий замок в свите герцога Эзнельмского, в живых осталось менее шестидесяти человек. Семнадцать из них были ранены. Двое – очень тяжело. Виконтесса Мелиль, великолепная юная красотка, попала под удар клыка, все еще пытаясь удержаться на взбесившейся лошади, так что она просто лишилась левой ноги до бедра и затем была придавлена трупом своей же лошади. Лекарь считал, что у нее есть шансы выжить. Хотя разве можно назвать то, что ей предстояло, жизнью… А вот мальчику-пажу клык зверя располосовал бок и спину так, что надежд на его выживание практически не осталось. Но придворный лекарь, осмотрев его, все-таки решил не давать ему темной цикуты, дабы сделать более легким его отход. В основном из-за того, что паж был в беспамятстве и вряд ли способен сделать хотя бы простое глотательное движение. Так что лекарь просто велел уложить пажа на подводу и отправить в замок, рассчитывая, что тот сам умрет дорогой.