Короля играет свита - Елена Арсеньева

Не может ведь женщина повсюду бывать сама, входить во всеподробности, примирительно отозвался Куракин, слышавший все это не в первый ине в десятый, а по меньшей мере в сто первый раз: недовольство цесаревичабуквально каждым шагом матери-императрицы давно стало притчей во языцех.

— Конечно! — вспылил Павел.

— В том-то и дело! Потому-то мой дрянной народ только ижелает, чтобы им управляли женщины.

Ты вспомни: на русском престоле уже почти шестьдесят летсидят бабы!

Надо выдвинуть в ущерб им принцип мужской власти. Власти, ане этих юбок… То им фижмы, то кринолины, то мушки, то еще что-нибудь. И вгосударственных делах так же: что в голову взбредет, то и сотворю.

— Когда я достигну престола, я буду входить во все подробностиуправления. Помяни мое слово.

Александр Куракин молчал.

— О чем ты подумал? — взволнованно спросил Павел тонким,злым голосом.

— Я знаю, о чем ты подумал! Ты думал, что мне следовало бысказать не “когда я достигну престола”, а “если я его достигну”!

— И не возражай. Я знаю. Я вижу тебя насквозь!

На самом-то деле Куракин подумал, что его приятель можетсовершенно запутаться в этих подробностях, в которые он намерен “входить”,потому что его ограниченный ум и слабая воля не выдержат упоения самодержавнойвластью.

Но возражать сейчас и в самом деле было бесполезно. То, чтоон влачит затянувшееся существование наследника при женщине-императрице, былодля Павла постоянным больным местом, и даже не любимой мозолью, а открытойраною.

Мать и сын находились в состоянии бесконечной дуэли. Павелбыл просто помешан на том, что он достоин большего, в то время как права егопопираются.

Александр Борисович знал, что мысль эта зародилась в великомкнязе не без участия графа Панина. Никита Иванович лишь потому всяческиподдерживал идею государственного переворота, устроенного Екатериной, что былубежден: этот переворот приведет к власти его малолетнего воспитанника, апоскольку править он еще не сможет, в России можно будет установить конституционнуюмонархию при регентстве кабинета министров.

Фактически он видел во главе этого кабинета себя, мечтал особственной власти, ограничивающей самодержавную, однако Екатерина,неподвластная чужой воле, необыкновенно сильная духом, совершила переворот всвою пользу.

Вот этого Никита Иванович и не мог ей простить, исподвольвнося разлад в отношения императрицы с сыном — и без того непростые.

Именно от Панина Павел узнал о намерениях возвести его напрестол, о проекте конституционной монархии, и это еще более усилило в немраздражение против Екатерины и тех, кто помог ей надеть цapский венец… по правупринадлежащий ему, Павлу Петровичу!

Эта мысль просто-таки сводила цесаревича с ума. В ответ напопрание его прав гордость и обидчивость развились в нем до непомерной,преувели— ченной степени.

К тому же в нем никогда не утихали сомнения, в самом ли делеон сын покойного императора Петра. Вполне достаточно было бы просто посмотретьв зеркало, чтобы получить доподлинный ответ. Сходство отца и сына было разительным,однако к этому вопросу Павел продолжал относиться с поистине инквизиторскимлюбопытством.

Стоило ему увериться, что он действительно сын Петра, какчестолюбивые устремления вспыхивали в нем с новой силой, он начинал ненавидетьмать… совершенно упуская из виду (со свойственной ему пристальнойвнимательностью к мелочам, но неумением делать из них глубокие, логическиевыводы), что по законам Российской империи он не имел никакого права напрестол.

Прежде всего потому, что закона о престолонаследии в этойсамой Российской империи никогда не было.

Нет, ну в самом деле! Трон в России всегда переходил “поизбирательному или захватному праву, а проще сказать, “кто раньше бегал дапалку взял, тот и капрал”.

Петр Великий помнил старинную “правду воли монаршей”, тоесть произвольную власть государя самому выбирать себе наследника, но сам он неуспел воспользоваться этим правом, вот и пошла после него череда императоров иимператриц, захватывавших русский трон при помощи государственных переворотов.

Елизавета Петровна, надо отдать ей должное, выбрала себезаконным преемником Петра Федоровича, отца Павла, но сам-то Петр ничего несделал для интересов своего сына.

Таким образом, после его смерти Павел: в глазах закона былполное ничто и всецело зависел от произвола матери. Это и сводило его с ума.

Он жил, никому не веря. Первая его жена, немецкая принцессаВильгельмина, в крещении Наталья Алексеевна, изменяла ему с лучшим его другом,Андреем Разумовским, заядлым пожирателем женских сердец.

Совсем даже не факт, что ребенок, при рождении которого онаумерла в апреле 1776 года, не был сыном этого русского Казаковы.

Вторая жена, Мария Федоровна, она же — принцесса София —Доротея, была достойна Павла мелочностью и придирчивостью, ограниченного ума:она так же строила замки своего честолюбия на пустом месте и неустанноподогревала устремления своего мужа, хотя в вопросах государственной властипонимала еще меньше, чем в грамматике и правописании, в которых она была непросто слаба — понятия о них не имела…

Павел порою ненавидел жизнь, потому что она была исполненастрадания. Он жил ни на кого не надеясь, всех постоянно подозревая взлоумышлениях, по крайности — в скрытых издевках.

В глубине души он сознавал слабость своего характера, нопризнать это было для его непомерной гордыни невозможно. Он яростно завидовалсвоему великому предку Петру. Если бы обладать такой же мощью натуры, такойтвердостью духа, такой богатырской статью, жизненной силой!

Тогда мать трепетала бы перед ним, а не он перед нею! А онтрепещет, увы, и презирает себя за это, и ненавидит, еще пуще ненавидит ее…

Мысль о том, что Екатерина тоже его ненавидит, что онажелает его смерти, была с ним неотвязно, а потому он даже не очень-то удивился,когда вдруг заметил в глубине одной подворотни очень высокую фигуру, завернутуюв длинный плащ, и в военной, надвинутой на лицо треугольной шляпе.

Похоже было, этот человек ждал кого-то, однако, когда Павели Куракин поравнялись с ним, он вышел из своего укрытия и пошел слева от Павла,не говоря ни слова.