Рассказчица - Кэтрин Уильямс

Мои руки покрывает приличный слой пыли, от ее обилия на чердаке у меня начинается приступ аллергии. Из семейных реликвий я нашла пока только коробку из-под кедов с дешевыми пластиковыми бусами для Марди Гра[3] и коробку аудиокассет, обещающих подарить покой от позитивного мышления.

К счастью, у мамы в сумочке всегда лежит маленькая аптечка, и я рада вырваться с жаркого, кишащего клещами чердака.

Спускаюсь на кухню, выдавливаю антигистаминную таблетку из пластикового блистера, запиваю ее диетическим спрайтом комнатной температуры, включаю телефон. Райан должен был позвонить после тренировки, но никаких новых сообщений нет.

– Джесс! – зовет меня мама с чердака.

– Иду! – кричу я в ответ, убираю телефон в карман и поднимаюсь обратно.

Мама вытирает подбородок бледной рукой, на ее коленях – следы монтажной пены. Мама вообще любит всякую работу по дому, но, мне кажется, она уже начинает жалеть, что все это затеяла. Она поднимает с пола картонную коробку с кривой подписью «ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА» и ставит ее рядом с остальными.

– Все чихаешь?

Делаю максимально жалостливый голос:

– Жду, когда таблетки сработают.

– Осталось немного. – Она снова скрывается в тени, мне ее больше не видно, но по-прежнему слышно. – Господи, зачем тете Анне надо было хранить весь этот мусор? Ты только представь, что подумали бы покупатели. – Что-то падает на пол. – «Барахольщица», – бормочет она, – вот что.

Никто не спорит, моя прабабушка и правда была… необычной. Она всегда одевалась как зимой, куталась в шарфы и пальто даже в августовскую жару, когда горячий воздух поднимался с тротуара, и, хоть одежда ее была довольно потрепанной, обувь она всегда носила новую. Кроме того, тетя Анна странно двигалась – нервно, резковато, будто боясь, что кто-то за ней следит. Когда она приходила к нам в гости, у меня появлялось ощущение, что это она за нами следит и делает про себя заметки. Тетя Анна мало говорила, но время от времени улыбалась чему-то сказанному другими. Печальная у нее была улыбка, скорее воспоминание улыбки.

Может, поэтому родители как-то спорили о том, стоит ли приглашать тетю Анну на День благодарения.

– Зачем мы всегда ее зовем? Она только и делает, что молча сидит в углу, – проворчала мама.

– Ей девяносто семь лет, Валери. Чего ты от нее хочешь? – ответил папа.

– Она странная, Джон.

Папа повысил голос, что происходило крайне редко:

– Она часть семьи!

Поэтому тетя Анна пришла в том году и на День благодарения, и на Рождество. Она всегда приносила нам с Гриффином маленькие безделушки, дешевые подарки вроде блестящего резинового мячика, который можно купить в автомате любого продуктового магазина, или фигурки, явно извлеченные из «Хэппи Мила». Тетя Анна вручала их так, будто это были рубины. Обычно к таким подаркам прилагалась книга из ее собственной пыльной библиотеки. Хотя мы зачастую не понимали эти книги – «Одиссею», «Великого Гэтсби», «Взлет и падение великих держав», – именно тетя Анна познакомила меня с «Таинственным садом», который я перечитала как минимум двенадцать раз.

Еще она подарила мне дневник от Hello Kitty. Наверное, подарок на Рождество – я помню, что сидела на полу в гостиной, а за мной стояла сияющая елка. Дневник был без обертки. Тетя Анна просто вытащила его из сумочки и протянула мне.

– Для твоих… – сказала она, изображая, будто делает записи.

– Спасибо, – ответила я, открыла дневник и пролистала несколько бледно-розовых разлинованных страниц, физически чувствуя, как прабабушка за мной наблюдает.

Мне очень нравился тот дневник – не из-за мультяшной обложки, а потому что у него был замок с ключиком, который я хранила в ящике с носками. Именно в этом дневнике я написала свой первый «роман» – историю о лошади по имени Болтушка Брук. Тем летом, когда мы ездили в Палм-Бич к бабушке с дедушкой, я случайно забыла дневник в отеле и рыдала всю дорогу, пока мы пересекали два штата.

Да, она была странной, эта тетя Анна, даже причудливой, но барахольщицей я бы ее не назвала. Мне она нравилась – может, как раз потому, что она была такой странной.

– Земля вызывает Джесс.

У мамы в руках очередная коробка. Через щель в крышке видно, что внутри лежат одиночные треснутые фарфоровые чашки, которые подошли бы для воображаемого чаепития с плюшевыми зверушками, хотя детей у тети Анны и дяди Генри не было. Дядя умер задолго до моего рождения.

Мама выпрямляет спину и потягивается.

– Там сундук. Думаю, заработаем мы грыжу или нет, если попытаемся его поднять.

А это уже интересно. Тут же представив старинный ящик с «Титаника», я подбегаю к маме и вижу именно то, о чем подумала. У задней стены чердака, в тени карниза, стоит прекрасный деревянный сундук с кожаной обивкой, потертый, серо-зеленого цвета. Кожа на нем уже начала разлагаться, полотно, покрывающее сундук, местами порвано, но очевидно, что когда-то это была роскошная вещь.

– Как думаешь, что там? – спрашиваю я.

– Памятные наперстки? – усмехается мама.

– Открыть?

Она пожимает плечами:

– Давай.

Мама, в отличие от меня, не фанатеет от всякого старья. Для нее есть только винтаж – новые аптекарские баночки, сделанные в старом стиле, и клетки для птиц из каталогов «Поттери-Барн», которыми забит наш почтовый ящик. Новое – это хорошо, и чем новее, тем лучше. Но меня всегда привлекало старое, это как портал в прошлое.

Я осторожно протягиваю затвердевшие ремешки через ржавые металлические застежки и расстегиваю проржавевший засов. Крышка не поддается, и я начинаю волноваться, что сундук заперт, однако стоит приложить чуть больше усилий – и вот раздается приятный щелчок. Сундук выдыхает затхлый, сладкий запах разложения. Затаив дыхание в предвкушении, я поднимаю крышку.

Мама заглядывает внутрь:

– Отлично. Еще книги.

Даже я немного разочарована. Это тебе не бриллиант «Сердце океана». Хотя книги, кажется, старые – с разбухшей бумагой, – а это интересно. Они разного цвета и разного размера, хаотично разбросаны в сундуке. Я поднимаю один из верхних экземпляров и разглядываю, осторожно обращаясь с ветхой, пыльной кожаной обложкой. Как ни странно, названия у книги нет. Когда я ее открываю, корешок трещит. На страницах передо мной предстает поток текста, написанный красивым, витиеватым почерком, выцветшими чернилами. Так это не книга, это дневник. Но я хмурюсь – текст выглядит странно. Я не узнаю ни языка, ни даже букв. Это не английский алфавит.