Грустная пародия на зомби-боевики, или Как дед Никита зомбиапокалипсис предотвратил - Артём Артёмов

конфронтаций с второй половиной, этот ящик и маскировал понемногу начинающий скорбеть разумом старик, высаживая поверх него огурцы. Именно этот ящик, кряхтя и надсаживаясь, вытаскивал он сейчас из свежей ямы на месте огуречной грядки.

Наконец старый и грязный короб был извлечен из земли на свет уходящего в закат солнца. Запели под нажимом лопаты ржавые гвозди, крякнула и отлетела верхняя крышка, являя миру слои промасленного брезента.

— Скучал, Максимка? — задыхаясь, спросил старик масляный сверток, не в силах сдержать улыбку. — Погоди, щас споем на два голоса. Помнишь, как на фронте пели, а?

Опрокинув короб набок, дед выволок из него сверток и потащил к импровизированному окопу, получившемуся на месте огуречной грядки. Развернув старого товарища и убедившись в его отличном состоянии, он вернулся к ящику и с трудом вытащил из него два подсумка и верную саперную лопатку — оружие Судного дня, выручившее его в той страшной кровавой ночи под Лютой.

Спустя полчаса, как раз к заходу солнца, укрепточка на высоте была готова, а ребристый кожух Максимки пристально смотрел черным зрачком в сторону осмелевших фигур возле калитки погоста. Дед Никита залил в кожух воду и поудобнее устроился в маленьком окопе.

— Ну, Максимка, не подведи, — проворчал он, любовно поглаживая до боли знакомые рукоятки и снимая пулемет с предохранителя. — Щас споем, как ты любишь…

Над горизонтом оставался лишь бордовый краешек солнца, и первые силуэты показались из калитки кладбища, двинулись по дороге в сторону деревни. Что-то щелкнуло в одряхлевшем мозгу старого фронтовика, и все кусочки картинки сложились воедино. То не его односельчане, потревоженные заезжими вандалами, двигались сейчас мимо взгорка к засыпающему селу. Нет, это души фашистов, которых в ту страшную ночь дед пулями, лопаткой и зубами отправлял в пекло, это они вернулись, чтобы мстить. Захватили тела односельчан, как когда-то захватывали села и деревни, и идут теперь искать его, чтобы утащить с собой в ад.

Прятаться и дрожать за свою шкуру дед Никита не умел никогда, так что, выпустив с полтора десятка покачивающихся и стенающих мертвецов на дорогу, он привычно прищурил глаз и потянул спусковой рычаг. Максимка, проснувшись от долгого сна, радостно запрыгал, выплевывая в восставших врагов огонь и смерть, поливая крупным свинцовым дождем нестройные ряды на дороге.

Огня Максимка и раньше давал не много, а со смертью в этот раз и вовсе не заладилось. Пули рвали гнилые тела и отрывали конечности, швыряли супостатов на землю, но без толку. Завывая и стеная, кадавры поднимались и снова шли в бой, теперь уже в направлении засевшего на высоте пулеметчика. Дед Никита окончательно уверился — не было никакой победы, никакой мирной жизни и похорон жены — была и есть только ночь под брестской деревней Люта и толпы фрицев, лезущих к его окопу по склону холма. Хитрые вражины надели какие-то новые брони, так что стрелять долгими очередями было бесполезно, да и Максимка уже слишком сердито шумел горячей водой в кожухе. К середине первой ленты старик приноровился лупить короткими очередями в два-три выстрела по головам ковыляющим в потемках фигурам. Максимка сердился и пыхал паром — такая филигранная работа была не для его широкой русской души.

— Потерпи, дружок, потерпи, — бормотал дед Никита, снаряжая горячего уставшего друга лентой из второго подсумка. — Ты не горячись, тут расчет нужон.

Вторая лента пошла кучней, стариковские руки будто вернули былую крепость и сноровку, Максимка тоже не ленился. Дед Никита подпускал шаткие неровные фигуры поближе и ловко разносил стенающие черными провалами головы на куски, склон взгорка устилали уже неподвижные дурно пахнущие останки.

Рано или поздно все заканчивается, закончилась и эта долгая ночь под Лютой. Редкие пошатывающиеся кадавры уныло брели от калитки опустевшего кладбища, спотыкались о валяющиеся тут и там вонючие останки своих предшественников и падали. Поднимались и снова шли вверх по взгорку, пока короткая очередь не разрывала им голову, превращая очередного бродячего мертвеца в еще одну бесформенную кучу. Дед Никита уже праздновал в душе победу, когда вместо бодрого грохота Максимка вдруг откликнулся на уверенное движение пальцев виноватым щелчком. Старик озадаченно уставился на потрескивающего, пахнущего горячим маслом и порохом товарища. Второй подсумок опустел, в ленте не осталось больше ни одного патрона.

— Иттижы пассатижи, — с чувством крякнул дед Никита и окинул взглядом взгорок.

В скудном сером свете еще не наступившего, но уже недалекого утра к нему ковыляли не больше полутора десятков хрипящих зомби. Разум вернулся в уставшую голову, старик осознал, что долгая ночь под Лютой закончилась уже давно, а сейчас он совсем в другом месте и в другом времени. Дед Никита вздохнул, ободряюще похлопал виновато потрескивающего Максимку по рукояткам и взялся за гладкий черенок саперной лопатки.

— Видать, и тут без тебя никак, — сказал он ей, бодрясь, и с хриплым «Уррраааа!» двинулся в рукопашную.

Спустя полчаса вымотанный, но невредимый дед доковылял до калитки погоста. Не все кадавры оказались беззубыми, не все слабыми, но ненадолго вернувший былую сноровку дед не дал маху. Все они лежали сейчас позади него с разваленными надвое черепами, кроме одного, последнего, который стоял возле калики и не торопился идти навстречу. Возможно, его пугал уже зарождающийся за горизонтом пепельный свет, но дед не собирался проверять это. Чувствуя, как уставшее сердце пропускает удары и сдает, старик спешил. Подойдя почти вплотную к последнему неупокоенному, он вдруг остановился и тоскливо вздохнул. Божий ли то был промысел или досадная случайность, но последней оказалась Тамара. Она стояла и смотрела на него мутными мертвыми глазами, в которых ему почудилась виноватинка.

— Што ж ты так, Тамарочка, — прохрипел покачивающийся дед Никита, который сейчас и сам мало отличался от иных восставших из могил. — Не дело ето, не по чину ужо тебе баловать-то.

— Мсссссссссс — захрипела Тамара, развеяв морок виноватости, и рванулась вперед.

Не подвела фронтовика ни одряхлевшая, уставшая за ночь рука, ни непогрешимая, давно знающая вкус человеческой крови саперная лопатка — Тамара рухнула в пыль перед калиткой с раскроенным черепом. Но рухнула не последней — подвело измотанное годами и тяготами жизни сердце. Старик осел на землю рядом с неподвижным телом жены и с удивлением прислушался к непривычной тишине в ушах — пропал шум судорожно толкающейся по венам крови. Привалившись спиной к калитке погоста, дед Никита спокойным гордым взглядом окинул поле своей последней битвы и выпустил остатки воздуха из груди с негромкими словами:

— Щас свидимся, Тамарочка, щас…

А со взгорка, печально поблескивая ребристым горячим кожухом в свете приближающегося утра, черным зрачком смотрел на уходящего