Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

…и тут его рыщущий взгляд, скользнув по обваливающемуся акведуку, окаменелым хребтом тощей гигантской акулы разделившему надвое улицу, остановился на печатной, со множеством завитушек и жирно выведенными буквами вывеске, которая гласила «Борхесовская книжная лавка». Здесь, на бульваре Олбамут, на самой грязной, самой грандиозной, самой богатой улице всей Амбры, Дарден понял, что нашел безупречный подарок. Нет ничего лучше, нет ничего загадочнее книги, ничто так не сумеет ее увлечь.

Запыленный и одинокий в круговерти столицы — соглядатай под ее юбками — Дарден двинулся на противоположную сторону, огибая уличных менял и сутенеров, картежников и торговцев свечами, под акведук, где храбро шагнул под раззявленные в рыке пасти двух каменных львов на последней арке, и наконец вышел к «Борхесовской книжной лавке». Магазин украшали две восхитительные старинные витрины, по их стеклам изогнулись золоченые надписи:

Подарки на любой случай:

«История реки Моль»

«Игорные обычаи дальних краев»

«Как прожить в Религиозном квартале на 15 селов в день» «Браконьерская ловля кальмара»

«Коррупция в квартале негоциантов» «Архитектура бульвара Олбамут»

А также серия «Хоэгботтоновских путеводителей и карт по Празднику, безопасным местам, рискам и повязкам на глаза».

Серебристая вязь перечисляла десятки и сотни книг, а за стеклом — тихие, неспешные движения упивающихся текстами библиофилов. У Дардена занялся дух, и не просто от того, что здесь найдется подарок для его дражайшей, самой любимой, для женщины в окне, но от того, что он год провел вдали от этого мира, а теперь вернулся и нашел утешение в багаже цивилизации. Его отец, эта истерзанная душа, между запоев и невзирая на эрозию подползающей старости, еще оставался великим читателем, и Дарден без труда вспомнил, как, прочищая воспаленно красный нос (чудовищный нос, непропорциональный всему, что встречалось в их роду), этот человек рыдал над леденящими кровь злоключениями двух бедных инженю по имени Жюльета и Жюстина, бежавших от бедности к проституции, а от нее — в джунгли и вернувшихся назад; как он обливался слезами радости, когда они обрели богатство и отправились на новые чудесные приключения на просторах реки Моль, пока наконец чистая Жюстина не испустила дух, не снеся тягот обрушившихся на нее трагических наслаждений.

И Дарден исполнился гордости при мысли, что женщина в окне прекраснее Жюльеты и Жюстины, прекраснее и, вероятно, более крепкого здоровья. (Хотя он был готов признать, что в изяществе черт, в бледности губ различает врожденную хрупкость.)

С такими мыслями на уме Дарден толкнул стеклянную дверь, и скрипнули лакированные дубовые половицы, раз-два-три звякнул колокольчик. С третьим звяком появился облаченный в темно-зеленое клерк (рукава топорщатся золотыми запонками, туфли бесшумно ступают по толстому ковру) и с поклоном спросил:

— Что вам угодно?

На что Дарден объяснил, что ищет подарок женщине.

— Не той, с которой я знаком, — добавил он, — а той, с которой хотел бы познакомиться.

Клерк, молодой повеса с грязными русыми волосами и лицом столь же утонченным, как бараний пуддиг, лукаво подмигнул.

— Понимаю, сэр, — улыбнулся он, — и у нас есть как раз то, что вам нужно. Прибыло две недели назад из «Министерства прихотей». Окситанский автор, сэр. Прошу, следуйте за мной.

И он провел Дардена мимо монументальных полок с историческими текстами, которые просматривали усохшие зануды в оранжевых панталонах (без сомнения, университетские фигляры, практикующиеся перед каким-нибудь вычурным праздником возрождения Восса Бендера), и объемистых, запыленных полок с побасенками и пасторалями, заброшенными всеми, кроме вдов в черном и мальчика лет двенадцати в очках с толстыми стеклами, затем мимо исчерпывающих кип философских фолиантов, на которых пыль собралась еще плотнее, пока наконец они не достигли закутка, скрытого за вывеской «Похороны» и притаившегося под табличкой «Объекты желания».

Тут клерк снял с полки изящный томик ин-октаво с золотым обрезом и богатым бархатным переплетом.

— Книга называется «Преломление света в тюрьме», и в ней вы найдете сокровищницу мудрости последних труффидианских монахов, заточенных в темных башнях Халифа. Этот трактат тайком вынес из узилища один бесстрашный искатель приключений, который…

— …будем надеяться не был сыном Хоэгботтона, — сказал Дарден. Ведь доподлинно известно, что «Хоэгботтон и Сыновья» поставляют среди прочего всевозможные фальсификации и подделки, а ему неприятно было думать, что он подарит возлюбленной предмет, который она сама, возможно, распаковала и внесла в опись.

— «Хоэгботтон и Сыновья»? Ну что вы, сэр! Это не сын Хоэгботтона. С «Хоэгботтоном и Сыновьями» мы дел не ведем, разве что берем на комиссию их пособия и путеводители, так как их методы… как бы поточнее выразиться?., сомнительны. Нет, ни с Хоэгботтоном, ни с его сыновьями мы дел не ведем. Но о чем я? Ах да, труффидиане. Вот уж кто мастера в искусстве каталогизировать страсти! И притом с самыми серьезными разграничениями. Иными словами, когда я говорю вам, сэр, «страсть», то подразумеваю это понятие в его самом широком смысле, который не позволяет близости такого рода, которая может показаться вульгарной даме, с которой вы желали бы познакомиться. Оно говорит лишь об абстрактном, бестелесном, — как выразился бы кто-то, поостроумнее меня. Оно не оскорбит — о нет! — скорее облечет подносящего подарок ореолом тайны, который окажется неизмеримо притягательным.

Клерк протянул ему на рассмотрение томик, но Дарден лишь коснулся гладкого переплета и отказался, поскольку ему в голову пришла упоительная идея: его страницы он может изучать одновременно с возлюбленной. От этой мысли у него задрожали руки, как не тряслись с тех пор, когда его телом владела лихорадка и он страшился, что вскоре умрет. Он воображал себе свою руку, лежащую поверх ее, когда они переворачивают страницы, их взоры, устремленные на одну и ту же главу, один и тот же абзац, одну и ту же строку, одно и то же слово: тем самым они научатся страсти совместно, но по отдельности.

— Замечательно, замечательно, — сказал Дарден и после мельчайшего промедления, ибо он был скорее на мели, чем при деньгах, добавил: — Но мне понадобятся два экземпляра. — А когда брови клерка поднялись силуэтами двух испуганных чаек, обнаруживших, что бьющаяся в их когтях рыбина на самом деле акула, пробормотал, заикаясь: — И ккк-арт-ту. Карту города. Для Праздника.

— Разумеется, — ответил клерк, точно говоря: «Новообращенные повсюду, да?»

Дарден с кислой миной бросил только:

— Заверните вот эту, другую я возьму вместе с картой незавернутую.

И стоял чопорно, дрожа как струна от напряжения, пока клерк тянул время и отвлекался на пустяки. Он словно бы читал мысли клерка: «Отбившийся от Церкви священник, разуверившийся и не связанный никаким, заключенным с Господом заветом». Да, возможно, клерк был прав, но разве каноническое право не учитывает непредвиденное и равнодушное, сочетание чудовищности и красоты, составляющее самую суть джунглей? Как еще можно вобрать в себя и объяснить ужасающую благословенность людей племени Скорлупы, которые жили в вымытых водопадом пещерах и, будучи изгнаны Дарденом из своих жилищ и отправлены в миссию, жаловались на тишину, на молчание Бога, на то, что Бог отказывается говорить с ними, ибо что такое игра воды на камнях, нежели Глас Божий? Ему пришлось отослать их назад к водопаду, так как он не мог сносить страх на их лицах, растерянность, расцветающую в их глазах будто смертельный и мертвящий цветок.