Паучий дар - Фрэнсис Хардинг

– Стража! – заорал торговец. – Бросьте этого мошенника в тюрьму!

* * *

Неттл тоже удалось попаст под арест – достаточно было вежливо попросить стражников. Она могла бы ускользнуть в суматохе, но вместо этого сидела в одной камере с Келленом в городской тюрьме. Половину свободного пространства заняли слова, которые она предпочла оставить при себе. Неттл не доверяла Келлену даже томиться одному в заточении.

Часть Келлена хотела, чтобы Неттл схватила его за воротник и закричала: «Да что с тобой не так? Почему ты не мог сказать этому богатому идиоту то, что он хотел услышать? Или хотя бы заткнуться и дать ему нас обругать?»

– Полагаешь, стоило вернуть ему деньги? – укоризненно произнес Келлен. – Не дождешься. Мы честно их заработали.

– Мы и не можем их вернуть, – спокойно ответила Неттл. – У нас нет денег. Они хотят, чтобы ты заплатил за перчатку. Ту, что порвалась.

– Что? – Келлен перестал мерить камеру шагами и посмотрел на нее. – Но ведь он сам виноват! Ты же видела! Он сжал руку в кулак, и шов разошелся…

– А еще в том зале распустился по краям один гобелен, – осторожно продолжила Неттл. – И за него ты тоже должен заплатить. Так они говорят.

– Поверить не могу, что они и гобелен на меня повесили! – Келлен пришел в ярость. – Это… незаконно! Это мошенничество!

Он посмотрел на Неттл в надежде, что та с ним согласится, но ее ничуть не тронуло его возмущение, она лишь слегка приподняла брови.

Неттл могла показаться кроткой и безобидной тем, кто ее не знал. Ее лицо обычно ничего не выражало, кроме разве что легкого беспокойства. Блеклая, почти бесцветная, Неттл словно ждала, когда кто-нибудь выскажет свое мнение, чтобы на него опереться. Но после года странствий в ее компании Келлен научился видеть, что скрывается за невозмутимостью, и прислушиваться к молчанию. Он приноровился улавливать слова, которые она предпочитала не произносить вслух.

«Ты опять не сдержался, – не сказала она. – Я говорила, что ты должен следить за своим языком. Когда ты теряешь контроль, это влияет на все вокруг».

Способность Келлена расплетать паутину проклятия имела легкий, но досадный побочный эффект. Ткань, находящаяся поблизости, со временем теряла прочность и начинала трещать по швам. Особенно это было заметно, когда Келлена захлестывали эмоции.

– Это не я! – возразил он. – Я ничего не расплетал.

– Но ты очень злился, – заметила Неттл мягким, сдержанным голосом, который ужасно бесил Келлена. Когда на ее лице появлялось выражение «хоть один из нас должен поступать разумно», Келлену так и хотелось выкинуть что-то безумное. – Ты сегодня с утра сам не свой.

Это была чистая правда. Всю ночь его мучили тревожные, ускользающие сны, он постоянно просыпался и к утру был совершенно разбит.

– И что? – Келлен поднял руки в железных перчатках. – Я же был в них!

Железо приглушало побочное действие его таланта расплетать проклятия, поэтому ботинки Келлена, его шляпа и подкладка пальто были усыпаны железными элементами и заклепками. Но важнее всего были перчатки, скрывавшие чуткие, мозолистые руки ткача.

Торговец спросил, зачем Келлен их носит, и он рассказал ему о побочном эффекте. Теперь все выглядело так, будто подлец решил использовать это как предлог, чтобы возложить на Келлена ответственность за каждую порванную нить и каждый распустившийся шов.

– И даже будь я без перчаток, это так быстро не сработало бы, верно? – сказал Келлен. – Я не могу, просто разозлившись, заставить развалиться чью-то одежду. А жаль. – По правде говоря, у Келлена мелькнула мысль, что, свались дурацкие перчатки с его дурацких окровавленных рук, это послужило бы торговцу хорошим уроком. Но одной только силой мысли швы не распустишь.

– К сожалению, доказать это будет непросто. – Неттл спокойно рассматривала противоположную стену, избегая встречаться с полным злости взглядом Келлена.

Неттл вызывала у него такие же чувства, как натирающий ремень, нужный, но настолько неудобный, что с каждым движением появлялась новая крохотная ссадина к тысяче других. Чувства вины и долга неизбежно следовали за каждым приступом раздражения Келлена. Неттл вполне могла бы быть членом его семьи.

Только приглядевшись, можно было заметить ее необычность, но большинство людей смотрели будто сквозь нее. Неттл всегда сохраняла невозмутимое выражение лица и старалась лишний раз не шевелить ни единым мускулом. Все ее движения были осторожны и тщательно выверены. Келлен знал, что Неттл – его ровесница, ей тоже пятнадцать, но окружающие с трудом могли угадать ее возраст. Лицо Неттл было молодым и старым одновременно, обветренная кожа говорила о сотне пережитых бурь. Келлен часто спрашивал себя, навсегда ли она сохранит этот странный нестареющий облик. Неттл была девушкой с осторожной степенностью старухи и старухой, которая несла в себе волшебное сияние зимнего неба.

За это ей следовало благодарить и винить Келлена. Случившееся с Неттл было делом его рук, и она никогда не позволит ему об этом забыть.

Глава 2

Галл

Неттл сидела сгорбившись на подоконнике крохотного окна и смотрела на небо. Она хотела, чтобы ее разум стал таким же – холодным, синим, безоблачным, но, пока Келлен нервно расхаживал рядом, это оставалось лишь мечтой.

– Когда торговец успокоится, ему придется сказать судье, чтобы нас отпустили, – доказывал он тюремным стенам и всему миру уже в девятый раз. – Я нужен ему!

Неттл набрала в грудь воздуха и задержала его в легких, прежде чем ответить.

– Он этого не сделает, – спокойно, но твердо сказала она. – Ты унизил его. Он так и будет убеждать себя, что ты мошенник.

– И очень зря! – Келлен вперил в Неттл сердитый взгляд, как будто, переубедив ее, он изменил бы ситуацию. – Я всего лишь сказал ему правду!

Келлен всегда был таким: злился на мир, который не соответствовал его ожиданиям. Его детская наивность утомляла. Келлен снова начал мерить шагами камеру, и Неттл знала: он ненавидит ее за то, что она права.

Небо поражало своей бескрайностью и безупречностью. Когда Неттл была маленькой, она считала небо лишь крышей мира, местом для хранения солнца и звезд. С тех пор она научилась понимать, как устроен этот дикий голубой простор. Она познала его холодную силу, его живую дрожь, то, как сладко и коварно оно выдерживает чей-то вес. Неттл смотрела на птиц и чувствовала, как рвется к ним ее душа. Так человек, лишившийся ноги, порой хочет вытянуть ее – отсутствующую, но не забытую.

«Ненавижу быть тяжелой. Ненавижу, что мне приходится сидеть здесь. Ненавижу, что я права».

Она ведь опять была права. Торговец ничего не сказал судье. Но через несколько часов кое-кто