Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Я с нетерпением ожидаю, кто из старой команды отправится в путешествие. Боцман был чудаком. Несмотря на волнение на море, он укрепил на верхней палубе настольную дисковую пилу и распиливал на ней крышки от ящиков. При виде этого мне стало плохо: сразу представлялось как за борт скатываются окровавленные пальцы. Работать с дисковой пилой при таком волнении на море — это уже слишком.

Позднее боцман с нескрываемой гордостью показал мне пять больших мешков, которые он прикрепил за люком: «Это все дрова. Вот мамочка порадуется. Хватит на всю следующую зиму. Мне они, знаете ли, нужны для растопки».

Я показал ему тыльную сторону моего левого кулака, выставив вверх большой палец, указательный и мизинец: «Отгадайте-ка, боцман, что это означает!» Я не стал мучить его дальше: «Заказ пива для владельца лесопилки: пять кружек пива!»

Боцман сразу же уловил шутку. Хороший человек, осмотрительный, быстро соображающий, заботливый отец семейства. Что еще человеку нужно? На верхней палубе он также закрепил несколько пустых бочек. Они ни для чего не были предназначены. Они были пищей для ржавчины. «Так что, ржавчина, можешь кушать», — слышал я его бормотание.

Настоящие горные цепи из черно-коричневой железной руды тянутся перед глазами. Дорога поворачивает налево и, наконец, открывается вид на гавань. Теперь мы едем вдоль отвалов железной руды. На другой стороне — окрашенные в красный цвет сурикового оттенка корпуса кораблей за паутиной кранов.

Затем следует еще один ужасный участок дороги: сплошь в глубоких выбоинах; такое ощущение, будто сидишь на верблюде, а не в голландском такси.

Между стремящимися навстречу друг другу склонами двух мощнейших угольных отвалов стоит, как мушка в гигантском прицеле, дымовая труба парохода! Забавная картинка, у которой я снова прошу остановиться. Марка пароходной компании — ХАПАГ.

Я делаю несколько шагов в том направлении, чтобы дымовая труба получилась крупнее, и тут замечаю, что пароход за угольным отвалом — это «Отто Ган». Во всей этой серости, черноте и ржавой коричневости — белый как очищенное яичко: только подойдя совсем близко, я замечаю несколько грязных следов, оставшихся после разгрузки. Старик написал мне, что кораблю «Отто Ган» натянули на дымовую трубу «носки в поперечную полоску» — знак пароходства ХАПАГ — вместо старой желто-голубой маркировки с фирменным знаком атомного ядра. Желтый носок с черно-бело-красными поперечными полосками означает: теперь корабль принадлежит пароходству ХАПАГ.

Два автомобиля одиноко стоят под краном на пирсе. Не видно ни одного человека. Это естественно — суббота.

И тут я обнаруживаю старика! С распростертыми руками он стоит высоко надо мной в конце трапа. Уже послали матроса забрать мой багаж.

— Наконец-то ты здесь! Что случилось?

— С полетом в Амстердам ничего не вышло. Один рейс выпал. Я хотел появиться здесь раньше.

Обмен изучающими взглядами. Здоров ли старик? На его место назначен один инженер. Старик не знал, сможет ли он совершить еще один рейс. Во время многонедельного стояния у берегов Анголы в условиях тропической жары он подцепил туберкулез легких, который чуть не свел его в могилу. Хотя корабельный врач и окончил курсы по защите от радиоактивного облучения, определить простой туберкулез он оказался не в состоянии. Это плохо кончилось для старика: операция и целый год в больнице, чтобы излечить запущенную болезнь.

Собственно, теперь он не настоящий капитан корабля. Теперь старик выступает в качестве человека, замещающего капитана, находящегося в отпуске.

Людей почти не видно. От старика я узнаю, что большую часть экипажа меняют. Прежний персонал уже покинул корабль, автобус с новичками прибудет из Гамбурга. Он уже давно должен быть на месте.

Все люки снова задраены. Корабль разгружен: куча железной руды теперь лежит гигантскими горными отвалами на берегу рядом с кораблем. Трудно представить себе, что все это весит 12 500 тонн.

Ко мне подходит какой-то услужливый тип:

— Ваш багаж уже в вашей каюте. В каюте судовладельца.

Во время моего первого рейса я жил в надстройке над мостиком. До столовой, которая находится в кормовой надстройке, долгий вынужденный путь; чтобы успеть поесть, приходилось бегать. Я не имел ничего против навязанных физических упражнений перед и после трапезы, однако на холоде, во время дождя и шторма это было обременительно.

В каюте судовладельца в кормовой надстройке я нахожусь вблизи от пунктов питания. По телефону старик отсоветовал мне занимать каюту в надстройке над мостиком: теперь там гудит холодильник в кладовке, расположенной рядом. Кроме того, новый капитан купил пять стиральных машин и одну из них установил прямо перед моей бывшей каютой — вместе с центрифугой для сушки. Выдержать такой шум вряд ли возможно. В каюте судовладельца я пользуюсь привилегиями, превосходящими все возможное.

Хорошо, тогда сначала осмотрим каюту. Предназначенное мне жилье — настоящая анфилада роскошных помещений со спальней и жилой комнатой — мне не нравится. Здесь можно было бы разместить большую семью. Эта роскошь для меня значила ровно столько, сколько и роскошь навороченных гостиничных номеров: что это мне дает, когда я в темноте лежу в койке? В течение дня я все время буду на ногах с фотокамерой в руках.

Есть и холодильник. Но в нем ничего нет.

Я не даю себе времени для того, чтобы аккуратно разложить свои вещи. Своеобразное напряжение не дает мне покоя. Как всегда перед отъездом: прежде чем мы отчалим, я хочу еще раз позвонить. Единственный телефон с выходом на берег, пользоваться которым разрешается только старику и шефу, подключен к пульту управления. Старик предупредил шефа. Так как я был невнимательным, то на пути к пульту управления заблудился, хотя здесь я должен был бы хорошо ориентироваться: открыть дверь — прикрыть дверь — подняться наверх — продольный проход — открыть новую дверь. Этот корабль представляет собой особенно сложный лабиринт — горизонтальный и вертикальный одновременно.

Наконец я нахожу дверь с табличкой «Осторожно, сильный шум машин!». Чтобы открыть ее, преодолевая сопротивление воздушного потока, требуются усилия. Маслянисто-теплые испарения бьют мне в лицо. Слышен только приглушенный шум машин, идущий снизу. Мой взгляд проникает вниз через напольную решетку — как через несколько слоев паутины — в самую глубину корабля. Там между плотно перевязанными трубами теснятся турбины низкого и высокого давления, а рядом с ними двигательная установка.

Глубокий вздох: я чувствую себя снова как дома. Рядом со мной проходит крановая балка, ведущая в шахту машинного отделения. Эта шахта проходит насквозь: вниз до самого киля корабля и наверх до трубной палубы; почти на тридцать метров в глубину ведут короткие блестящие металлические лестницы, напоминающие пожарные лестницы на американских домах.

Я спускаюсь по ступенькам, как раз на галерею, нахожу другую металлическую лестницу. На каждой площадке поражают новые перспективы, новые формы и переходы форм. Машинный собор, приходит мне в голову. Но это нераскачивающиеся строительные леса австрийского поэта Рильке, здесь все точно выверено, сварено или закреплено с помощью заклепок.