Александр Македонский. Пески Амона - Валерио Массимо Манфреди

— А ты, в самом деле, царь?

— Посмотри на меня. Кто я, по-твоему?

— Ты юноша, чье лицо я видела во сне, когда спала с моими подругами в святилище богини. Юноша, которого я хотела бы любить.

Александр приблизился и положил голову ей на грудь.

— Завтра я ухожу. Через несколько дней меня ждет суровая битва. Я одержу победу или погибну.

— Тогда, если хочешь, насладись мной на этом еще теплом песке и позволь мне сжать тебя в объятиях, пусть даже потом нам придется пожалеть об этом. — Дауния поцеловала его долгим поцелуем, гладя его волосы. — Подобные мгновения дозволены только богам. И мы станем богами, пока длится ночь.

Александр разделся догола перед построившимся войском и по древнему обычаю трижды пробежал вокруг могилы Ахилла. Гефестион проделал то же самое вокруг могилы Патрокла. На каждом круге более сорока тысяч человек выкрикивали:

Алалалай!

Каллисфен воскликнул:

— Какой актер!

— Ты так думаешь? — спросил Птолемей.

— Не сомневаюсь. Он верит в мифы и легенды не больше нас с тобой, но держится так, будто они правдивее реальности, и тем самым демонстрирует своим солдатам, что мечты достижимы.

— Можно подумать, ты его знаешь, как свои пять пальцев, — саркастически заметил Птолемей.

— Я учился наблюдать не только за природой, но и за людьми.

— Тогда ты должен понимать, что никто не может сказать, будто знает Александра. У всех на глазах его поступки, но не его замыслы. Их понять невозможно. Он верит и не верит одновременно, он способен на беззаветную любовь и на безумные порывы злобы, он…

— Что?

— Он разный. Я впервые встретился с ним, когда ему было семь лет, но до сих пор не могу сказать, что по-настоящему знаю его.

— Возможно, ты и прав. Но сейчас все его солдаты верят, что он оживший Ахилл, а Гефестион — Патрокл.

— Они и сами сейчас в это верят. В конце концов, не ты ли решил на основании своих астрономических вычислений, что наше вторжение произошло в тот самый месяц, когда началась Троянская война — ровно тысячу лет назад?

Александр тем временем снова оделся и облачился в доспехи. Его примеру последовал и Гефестион. Оба сели на коней. Военачальник Парменион приказал трубить в трубы, и Птолемей тоже вскочил в седло:

— Мне нужно ехать к своей части. Александр начинает смотр войска.

Снова несколько раз протрубили трубы, и войско выстроилось вдоль морского берега, каждое подразделение со своим знаменем и своим значком.

Пехоты насчитывалось тридцать две тысячи. На левом фланге стояли три тысячи «щитоносцев» (такое имя они получили из-за своих щитов, украшенных звездой Аргеадов из серебра и меди), за ними — шесть тысяч союзников-греков — почти десятая часть тех, кто сто пятьдесят лет назад сражались против персов при Платее. На них были тяжелые доспехи, традиционные для строевой греческой пехоты, а голову прикрывали массивные коринфские шлемы, полностью защищавшие лицо до самой шеи, оставляя открытыми лишь глаза и рот.

В центре расположились батальоны фаланги, педзетеры — тяжеловооруженные пехотинцы — числом около десяти тысяч. На правом фланге пристроились вспомогательные части, укомплектованные варварами с севера: пять тысяч фракийцев и трибаллов, которые примкнули к войску по приглашению Александра, привлеченные платой и перспективой грабежей. Это были доблестные солдаты, способные на самые рискованные предприятия, неутомимые и умеющие преодолевать холод, голод и лишения. На них было страшно смотреть: рыжие спутанные волосы, длинные бороды, светлая веснушчатая кожа и татуировки по всему телу.

Среди этих варваров самыми дикими и первобытными были агриане с иллирийских гор, они ни слова не понимали по-гречески, и с ними приходилось общаться через толмача, но эти горцы обладали уникальной способностью взбираться на отвесные скалы при помощи веревок и травяных волокон, крюков и железных «кошек». Все фракийцы и прочие северяне носили кожаные шлемы и панцири и имели маленькие щиты в форме полумесяца и длинные сабли, способные как колоть, так и рубить. В сражении все они были по-звериному люты, а в рукопашном бою возбуждались до такой степени, что рвали тела врагов на куски. И, наконец, словно для того, чтобы сдерживать их, стояло еще шесть тысяч греческих наемников, тяжелая и легкая пехота.

На флангах, отдельно от пехоты, выстроилась тяжелая конница гетайров, всего числом две тысячи восемьсот, к которым примыкало столько же фессалийских конников, а также около четырех тысяч вспомогательной конницы и более пятисот отборных воинов «Острия», эскадрон Александра.

Царь верхом на своем Букефале объезжал по очереди все подразделения войска, за ним следовали его товарищи. С ними был и Евмен, вооруженный с головы до ног и защищенный афинским панцирем из скрученного льна, украшенным бронзовыми бляхами, которые сверкали, как зеркала. По мере того как Евмен проезжал мимо этого множества воинов, мысли его постепенно склонялись ко все более прозаическим материям: он подсчитывал в уме, сколько зерна, овощей, соленой рыбы, копченого мяса и вина потребуется, чтобы накормить и напоить всех этих людей, и сколько денег придется тратить каждый день на жалованье наемникам. Секретарь оценивал, надолго ли хватит взятых с собой припасов.

Несмотря на все эти заботы, он не терял надежды в тот же вечер дать царю ценные советы, как добиться успеха в экспедиции.

Достигнув головы строя, Александр сделал знак Пармениону, и старый военачальник дал приказ выступать. Длинная колонна двинулась вперед: с флангов конница, посредине пехота. Держась берега моря, они направились на север.

Войско извивалось как длинная змея, и шлем Александра, украшенный двумя белыми перьями, был виден всем издалека.

Дауния выглянула с порога святилища Афины и замерла на верхней ступеньке. Юноша, которого она любила на берегу моря этой ночью, полной весенних запахов, казался теперь маленьким, как мальчик, сверкая на солнце своими ослепительно отполированными, слишком роскошными доспехами. Это был уже не он, его больше не было.

Увидев, как он скрывается на горизонте, девушка ощутила внутри себя великую пустоту. А когда он исчез совсем, она быстрым движением вытерла глаза и закрыла за собой дверь.

Тем временем Евмен отправил с эскортом двух посланников — одного в Лампсак и одного в Кизик, два могущественных греческих города у Проливов. Первый возвышался на побережье, а второй находился на острове. Этими посланиями секретарь еще раз от имени Александра предложил им свободу и договор о союзе.

Очарованный пейзажем царь с каждым поворотом дороги обращался к Гефестиону:

— Смотри, какая страна, посмотри на это дерево, взгляни на эту статую…

Все было для него ново, все казалось чудесным: белые деревни на холмах, тонущие в рощах святилища греческих и варварских божеств, ароматы цветов и меда, сверкающая зелень гранатовых деревьев.