Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Да, я вспоминаю Цейлон, когда он был для меня самым волшебным, самым прекрасным местом в мире.

Мама кормила меня грудью до семилетнего возраста. Я до упаду бегала со своими друзьями, пока голод или жажда не одолевали меня, и тогда я неслась обратно в прохладу домика, нетерпеливо зовя маму. Что бы она ни делала, я одергивала ее сари и охватывала ртом ее коричневый сосок. Головой и плечами я погружалась в безопасность ее шелкового сари, аромат ее тела, невинную любовь, которую она дарила мне, как и свое молоко, и мягкую негу, при этом я издавала характерные причмокивающие звуки, чувствуя себя защищенной от всех бед в этом теплом конверте из плоти и ткани. Какими б ни были жестокими потом годы, они так и не смогли украсть из моей памяти ни те звуки, ни тот вкус.

В течение многих лет я ненавидела вкус риса и овощей. Я выросла на молоке и плодах манго. Мой дядя продавал манго, и плоды различных сортов и размеров в огромных количествах хранились в нашей кладовке. Худой погонщик слонов сдавал их нам на хранение, и они лежали там, пока не приходил другой погонщик, чтобы забрать их. Но пока они хранились… Я забиралась на самую верхушку пирамиды из деревянных ящиков и сидела там, скрестив ноги, ни капли не боясь пауков и скорпионов, которых среди плодов было великое множество. Даже после того как меня укусило какое-то насекомое, после чего я четыре дня ходила бледная до голубизны, у меня не появилось страха перед насекомыми. Всю жизнь какая-то неведомая сила заставляла меня идти босиком по самым сложным тропинкам. «Вернись!» — отчаянно кричали мне окружающие. Мои ноги кровоточили из-за колючек, но я все равно улыбалась и продолжала идти своей дорогой.

Маленькая дикарка, предоставленная самой себе, я впиваюсь зубами в мякоть сочных оранжевых плодов, откусывая большие куски. Это одно из наиболее ярких моих воспоминаний. Я в полном одиночестве в прохладной темноте кладовки сижу на вершине ящиков, а липкий сладкий фруктовый сок стекает у меня по рукам и ногам и дальше вниз — до самого пола дядиной кладовки.

В отличие от мальчиков, в мое время девочкам не нужно было ходить в школу. Только по вечерам по два часа в день мама учила меня чтению, письму и арифметике. А все остальное время я носилась по улице как угорелая. Пока, лет так в четырнадцать, первые капли менструальной крови не заявили мне неожиданно и настойчиво о том, что я уже стала взрослой женщиной. После этого меня закрыли в маленькой комнате, в которой даже ставни были прикрыты и где я просидела неделю. Это была традиция, поскольку ни одна уважающая себя семья не могла допустить, чтобы какой-нибудь безрассудный мальчуган, взобравшись по кокосовой пальме, украдкой подглядывал за их дочерью в надежде увидеть ее прелести.

Во время этого заключения меня заставляли пить сырые яйца с маслом из зерен сезама и какие-то горькие настойки. На мои слезы никто не обращал внимания. Когда пришла мама с этими адскими «подарками», у нее в руках была палка. И я с удивлением обнаружила, что она готова применить ее. Теперь, когда мы пили чай, вместо вкусных сладких пирожков мне давали половинку кокосового ореха, до краев наполненного горячими мягкими баклажанами, приготовленными на этом ужасном сезамовом масле.

— Это нужно есть горячим, — сказала мама, перед тем как выйти из комнаты и закрыть дверь на ключ. Уязвленное самолюбие и разочарование заставили меня дождаться, когда все полностью остынет. Холодная вязкая каша из баклажанов сжималась, как резиновая, между пальцами и на вкус была просто отвратительна. Я чувствовала себя, как будто глотала мертвых гусениц. Тридцать шесть сырых яиц, несколько бутылок сезамового масла и целая корзина баклажанов были съедены к тому времени, когда, наконец-то, закончилось мое заточение. За это время я научилась тому, что женщины обычно делают в таких случаях. Для меня взросление было связано с печальными переменами. Я больше не чувствовала прогретую солнцем землю под босыми ногами. Как заключенный в тюрьме, я сидела на полу и одиноко смотрела на небо через щели в закрытых ставнях. Практически сразу же после того как меня вновь выпустили на свободу, мои волосы расчесали и заплели в косу, которая ровной змейкой заскользила у меня по спине. И тут же было объявлено, что у меня слишком загорелая кожа. Как считала моя мама, цвет кожи был моим главным достоинством. В отличие от нее, я не была индийской красавицей, но в стране людей, чья кожа была цвета кофе, моя была больше похожа на цвет чая с молоком.

А такой цвет особенно ценился в наших краях.

Женщин именно с таким цветом кожи мужчины хотели взять в жены, а будущие свекры хотели, чтобы их невестки передавали этот цвет внукам, которых они будут лелеять в старости. Неожиданно в нашем доме стали появляться какие-то странные женщины средних лет. Меня одевали в праздничные одежды и заставляли ходить перед ними. Все эти женщины смотрели на меня взглядом опытных покупателей, которые торгуются в ювелирных лавках, пытались найти во мне какие-то изъяны даже без каких-либо попыток скрыть это.

Однажды знойным полуднем, после того как моя мама проворно замотала мою по-юношески угловатую фигуру в море розового материала, украсила волосы розами из нашего сада и надела на меня драгоценные украшения в золотой оправе, я стояла возле окна и удивлялась тому, как быстро и значительно моя жизнь изменилась всего за один день. Даже меньше, чем задень. И все это произошло без какого-либо предупреждения.

На улице ветер шелестел в листве лимоновых деревьев, и его легкое игривое дыхание залетало и в мою комнату. Ветерок играл с моими волосами и легонько дух мне в ухо. Я хорошо знала этот ветер. Он такой же озорной, как и бог-ребенок Кришна, и такой же бесстыдный. Каждый раз, когда мы ныряли в лесной водопад со скалы за домом Рамеша, он всегда ухитрялся первым долететь к ледяной воде. Но только потому, что он жульничал. Его ноги ни разу не касались темно-зеленого бархатного мха, покрывавшего камни.

Он смеялся мне в ухо. «Пойдем», — весело звенел его голос. Он щекотал мне нос и улетал прочь.

Я перегнулась через подоконник, вытянув шею, как только могла, но мерцающая вода и теплый ветерок были потеряны для меня навсегда. Они принадлежали смеющемуся босоногому ребенку в грязном платье.

Продолжая так стоять у окна и жалеть себя, я увидела, как рядом с нашим домом остановилась карета. Колеса утонули в сухой дорожной пыли. Появилась толстая женщина в темно-голубом шелковом сари и тапочках, которые показались мне слишком маленькими для ее фигуры. Сделав шаг назад в комнату, я продолжала смотреть на нее с любопытством. Она окинула наш дом взглядом своих темных глаз, и на лице ее появилось выражение удовлетворения. В удивлении я рассматривала ее и продолжала смотреть, пока женщина не пропала из виду. Она скрылась за кустом бугенвилеи, тень от которого создавала прохладу на тропинке, ведущей к дому. Мамин голос приглашал ее войти в мою комнату. Я стояла, прижавшись к двери своей спальни, и слушала необычайно мелодичный голос незнакомки — очень приятный, не соответствовавший ее хитрым маленьким глазам и тонким поджатым губам. Потом мама попросила меня принести чай, который она заранее приготовила для нашей гостьи. Когда я дошла с подносом в руках к дверям комнаты, в которой мама обычно принимала гостей, я почувствовала на себе быстрый оценивающий взгляд незнакомки. И снова мне показалось, что она осталась полностью удовлетворена увиденным. Ее губы приоткрылись в теплой улыбке. По правде говоря, если бы я не видела пытливого взгляда, который гостья бросила на наше бедное жилище раньше, я бы приняла ее за одну из наших тетушек, как мама в шутку ее и назвала. Когда меня представляли гостье, я скромно опустила глаза, как мне и было наказано поступать в присутствии старших и остроглазых «покупателей драгоценностей».