Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

О, эта операция — разве забудет она когда-нибудь весь этот чудовищный, невыразимый ужас! Началась операция с «ассистентов» врача, четверых дюжих молодцов в забрызганных кровью фартуках. Не удивительно, что приличные люди шарахаются от них в тавернах и на улицах, как от помощников палача. Возможно, им приходится быть чёрствыми, грязными и пьяными, чтобы выжить и суметь спать по ночам. Они говорили, что многие сходили с ума от того, что им приходилось наблюдать и делать. Некоторые перерезали себе горло.

Ассистенты принесли бочонок с каким-то особым ликёром, который должен был сделать больного таким пьяным, чтобы он не чувствовал боли, и влили полгаллона в горло Иоганна, пересмеиваясь, отпуская грязные шутки и делая несколько глотков сами, чтобы, как они говорили, укрепить нервы. Затем они привязали его за запястья и лодыжки кожаными ремнями на большом обеденном столе как раз в тот момент, когда медленной походкой вошёл доктор Тейлор, щегольски одетый и напомаженный.

А затем началась резня. Никогда, проживи она хоть сотню лет, не забыть ей хриплое клокотанье, вырывавшееся из горла Иоганна, когда доктор наклонился с ланцетом в руке над его глазами. Ноги у неё подкосились, и она молила Бога о том, чтобы Он послал ей и Иоганну смерть. Некоторое время его крики были слышны по всей школе Святого Томаса, но мало-помалу он успокоился, только стонал, потому что у него не было больше сил кричать. Она простояла всю операцию, вытирая кровь, струившуюся из его глаз по щекам, и слюну, стекавшую из уголков губ. Один раз он окликнул её по имени словно издалека, и она тоже окликнула его, чтобы он знал, что она стоит возле него.

И всё время врач говорил не переставая о прекрасных результатах, которых они достигли, особенно в Англии[4]. Вдруг он замолчал, застыв с ланцетом в руке, и покачал головой, печально цокнув языком.

— Ай-ай-ай, наступил паралич, — пробормотал он.

Она не совсем поняла, что он имел в виду, но уже знала, что Иоганн больше никогда не будет видеть. После этого врач быстро закончил свою работу и поспешно удалился, бросив на ходу указание менять повязки каждые два-три дня и держать пациента в затемнённой комнате, по крайней мере, в течение месяца. Два дня спустя он покинул Лейпциг.

Теперь всё было кончено, и Иоганн тихо умирал день за днём, как умирают дубы, поражённые молнией. И она была рада, да, она была рада, что он умирает. Так лучше. Если бы только она могла уйти с ним...

Она увидела, что его голова пошевелилась на подушке. Губы дрогнули, издавая звуки её имени.

— Магдаленхен, — пробормотал он.

— Да, Иоганн?

— Ты помнишь Кётен?

Кётен был местом, где они встретились. Как странно, что он подумал о нём сейчас.

— Да, помню.

Тень улыбки скользнула по его лицу.

— Ты помнишь маленькую стену в саду?

— Помню. — Она нежно взяла его руку. — Не разговаривай, мой Иоганн, не утомляй себя.

— Ты была такая красивая...

Слова замерли на его губах, и она знала, что он погрузился в сон.

Кётен!.. Люди говорили, что перед смертью в мозг возвращается вся прожитая жизнь и вспоминаешь всё, что с тобой случилось. Возможно, поэтому он упомянул Кётен. Возможно, он в последний раз оглядывался на свою жизнь на земле...

Кётен!.. Это было очень давно, почти тридцать лет назад, но она помнила всё так, словно это было вчера, — маленький городок с огромным замком на холме, его башенки сверкали на солнце, и все веселились в тот день, потому что был день рождения герцога. Во дворе замка развевались флаги, прибывали гости, стража герцога у ворот дула в рог каждый раз, когда во двор въезжала карета, лакеи в белых париках сновали туда-сюда, как потревоженные куры. Да, она помнила всё это. Помнила даже момент, когда впервые увидела Иоганна Себастьяна. Он был облачен в ливрею и с красным лицом возился с дверцей кареты. Она наблюдала за ним из дома для слуг, посмеиваясь про себя и думая о том, какой он неуклюжий лакей.

В тот же вечер она увидела его снова, на этот раз в саду для слуг позади замка. Он сидел на низкой каменной стене совершенно один и выглядел очень одиноким. Она села рядом, что было для неё довольно смело, но они почти не разговаривали в тот вечер, только заметили, какая прекрасная летняя ночь и как ярко светит луна. На следующий вечер они немного продвинулись в своих отношениях. Он улыбнулся, когда она сказала, что видела, как он возился с дверцей, а он объяснил, что он капельмейстер герцога, а вовсе не лакей, хотя ему иногда в особых случаях приходится оказывать помощь в обслуживании. Он был не особенно разговорчив, и в их беседе наступали долгие паузы, но не было ни неловкости, ни смущения, только тихая радость от того, что они сидели вот так вместе на стене при лунном свете.

Третья ночь была её последней ночью в замке, поскольку её отец, трубач, был нанят на трёхдневное празднество по случаю дня рождения герцога. На этот раз они много говорили. Она рассказала ему о себе, хотя особенно рассказывать было нечего, — что ей двадцать лет, что она не замужем и живёт в Вейсенфельсе с отцом, городским трубачом. Он поведал ей о том, как всю жизнь был одержим страстью к музыке, по ночам переписывал ноты, чтобы научиться композиции, как в девятнадцать лет был назначен органистом в Мюльхаузен. С тех пор его жизнь была жизнью обычного бедного музыканта, подрабатывающего тут и там, играющего на органе в соборах маленького городка, имеющего неприятности с членами приходского управления, потому что его музыка оказалась слишком сложной для них. Он давал уроки игры на клавикордах или альте, нанимался на службу к какому-нибудь богатому герцогу, играя на органе во время воскресной службы в часовне замка, дирижировал маленьким оркестром, когда его светлость устраивал приём или бал. Этим он и занимался теперь, в тридцать шесть лет, в замке Кётена. Он знал, что никогда не будет ни богат, ни знаменит, но его жена внезапно умерла за год до этого и оставила его с несколькими детьми, и он приходил по ночам в этот маленький садик, чтобы посмотреть на звёзды и вознести молитву Господу о помощи и наставлении.

Она понимала его, ибо её отец тоже был музыкантом и тоже не был ни богатым, ни знаменитым. Она знала, что от музыки нельзя ждать больших материальных благ, но можно всё равно быть счастливым. В последующие месяцы Иоганн Себастьян приезжал навестить её в Вейсенфельсе, и в декабре они поженились. В течение года они жили в замке герцога, затем герр Кухнау, хормейстер школы церкви Святого Томаса в Лейпциге, умер, и Иоганн Себастьян обратился с просьбой об этой должности. И с тех пор они здесь.

Какой небогатой событиями и одновременно какой полной может быть жизнь! Какой монотонной, но какой интенсивной, какой радостной и какой печальной! При внешнем спокойствии чувствуешь глубже. В ажитации просто разговариваешь и жестикулируешь. В гребнях накатывающих валом волн только пена... За тридцать лет тихой жизни с мужчиной ты узнаешь его лучше, чем он знает самого себя. С каждым годом она всё больше и больше любила своего Иоганна. Не то чтобы он был ангелом. Боже упаси, нет! Он мог впадать в ярость — почти всегда по поводу музыки — и однажды запустил париком в органиста, поскольку тот не попадал в такт. И он мог быть упрямым, как мул. Если он считал, что прав, то не уступил бы самому Всевышнему. Нет, он не был ангелом. Но какая женщина хочет иметь мужем ангела?..