Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

— Взываю к вам, боги ночи, — простонал он. — С вами зову я невесту под покрывалом — черную ночь. И вечерние сумерки зову я, полночь и утреннюю мглу, ибо колдунья опутала меня чарами. Моего бога и мою богиню отдалила от меня, нет мне покоя ни днем, ни ночью, маюсь я страшными болями. И веселье мое — плач, а радость — печаль. Подойдите ко мне, великие боги, выслушайте мои жалобы, облегчите мне ношу мою.

Боль где-то затаилась, и Варад-Син с тревогой прислушивался, не почувствует ли ее шевеление, ее лежбище в собственном теле? А колдунья? Какая колдунья? Он упомянул о ней в своей молитве? О, горе, горе! Хорошо, что не назвал он имени той, что околдовала его своим взглядом.

Это произошло в прошлые новогодние празднества. Целла бога судеб Набу в Эсагиле уже была украшена лентами и дорогим покрывалом с тончайшими золотыми нитями, все ожидали прибытия великого бога из Борсиппы. И на шестой день по Дороге процессий Набу вступил в Вавилон, где еще свежа была кровь белого быка и распахнуты настежь Ворота Иштар.

И именно там, в роскошной свите, Варад-Син и увидел молодую жрицу из Борсиппы, что бросила на него взгляд, исторгла сердце у него из груди и возвращать не хочет. А случилось это в Вавилоне, в шестой день месяца нисанну, в сорок первый год правления Навуходоносора, могучего царя-строителя.

Варад-Син ходил по краю террасы, заложив руки за спину. Прибудет ли она в этот раз, упадет ли взгляд ее черных глаз на него, верховного жреца храма Мардука, человека, обладающего богатством и властью, пожелает ли она видеть его?

Ах, душа женщины — это мрак. Разве можно понять, чего хочет женщина? Почему она любит или ненавидит? Ведь женщине дана сила, она может возвеличить мужчину, а может втоптать в грязь. И то, и другое — с одинаковой легкостью. Случается, что нищий бродяга становится счастливее визиря, и лишь благодаря любви.

— Нет, пора успокоиться, — сказал себе жрец. — Я вполне могу с собой справиться.

Варад-Син неподвижно стоял, обратив невидящий взгляд на заросли сада; стоял так долго, что у него заныли ступни. Потом резко повернулся и негромко позвал:

— Энлиль!

Юноша появился почти сразу и легкой походкой приблизился к жрецу.

— Мой нежный мальчик, — сказал Варад-Син, и ему мучительно захотелось положить ладонь на его голову. Сердце ухнуло от жгучего желания совокупления с ним. Но верховный жрец совладал с собой. Ни один мускул не дрогнул на его лице. — Сегодня тебе не придется писать. Нет, нет, Энлиль, никаких писем! У меня к тебе просьба иного характера.

Варад-Син увидел, как глаза юноши блеснули, совсем как у кошки, а гладкие щеки покрылись румянцем. В душе жрец усмехнулся.

— Тебе лучше, господин? — ровным голосом спросил писец.

— Да, хвала и слава Мардуку, — отозвался Варад-Син. — Боль отступила, и я буду молиться, чтобы она не вернулась.

— Я радуюсь вместе с тобой, господин.

Верховный жрец приблизился к Энлилю, посмотрел на него долгим взглядом, затем двумя пальцами оттянул ожерелье на его шее.

— Ты добрый юноша.

— Чего ты желаешь, господин? — прошептал он.

— Ты хорошо выполняешь свои обязанности, ты учен. Со временем из тебя получится достойный служитель божества.

— Так, верховный жрец.

Энлиль покраснел еще больше. Варад-Син не сводил с него глаз, и юноша, сам не зная зачем, коснулся испачканными глиной кончиками пальцев своего ожерелья.

— Я хочу, чтобы ты почитал мне поэму, — сказал Варад-Син, прикусив губы, чтобы не улыбнуться.

— Какую ты хочешь, господин?

— Ты ведь знаешь их много…

— Да, это так.

— Прочти мне о Нергале, владыке подземного царства. Сегодня у меня такое настроение. Хочу о Нергале послушать.

Энлиль обошел жреца, уклонившись от его руки. Сел на свою циновку. Знойный ветер, накатывающий, словно прибой, сушил кожу на спине, и Энлилю казалось, что она горит.

— Я готов услаждать твой слух, господин, прекрасными словами поэзии.

— Хорошо, — Варад-Син кивнул. — Начинай.

— О, могучий владыка обширной страны, — заговорил нараспев молодой писец красивым голосом декламатора. — Величайший из воинов, в двух мирах обитающий, Зноем своим, как тростинки, спалил ты врагов…

Энлиль воодушевленно читал поэму. Он сопереживал героям, и это отражалось на его чувственном лице, — мимика Энлиля была слишком выразительной.

Он долго читал поэму, ничего не замечая вокруг. И только произнеся последние слова, посмотрел на верховного жреца. Развалившись на стуле, Варад-Син спал.

— Иштар-умми, одумайся! Твое желание — это каприз ребенка, но ты уже взрослая. Как можешь ты ослушаться отца? Тебе запрещено…

Но девушка прервала увещевания служанки, гневно топнув ногой.

— Да, да, да! Мне запрещено! В этом доме мне все запрещено.

— Уймись, я говорю тебе.

— Сама уймись. Ты называешь меня дерзкой, а что в этом плохого? Неужто лучше быть пресной, или холодной, как лягушка? Какая гадость, — Иштар-умми тряхнула головой и сплюнула.

Служанка взяла с ложа тонкое покрывало молодой госпожи, но та выхватила его у нее из рук.

— Как же ты собираешься выйти, Иштар-умми, скажи мне? Ведь отец запретил тебе.

— Очень просто, — фыркнула девушка. — Как обыкновенно выходят люди — в дверь. А что касается отца, то на его разум нашло затмение. Надо же придумать такое — запретить мне выходить в город!

— Догадываюсь, почему он так поступает, — сказала служанка, аравитянка сорока лет, с первой сединой в черных волосах, неглубокими горизонтальными морщинками на лбу и — вертикальной — меж бровей, тонких и гладких.

Кожа ее уже утратила нежность, характерную для девушек в пору расцвета, это была кожа зрелой женщины, не слишком, упругая, но гладкая и возбуждающе теплая. Ее зеркальные глаза, похожие на глаза газели, всегда светились печалью, словно на жизнь она глядела сквозь невидимую призму, и мир ломался в ее острых гранях, складываясь в немыслимые узоры: казалось, Сара вновь видела милый сердцу Иерусалим, утраченный навсегда. В общем, она все еще была необыкновенно красива.

— Подумаешь! — Иштар-умми презрительно усмехнулась. — Я и сама это знаю! Он нашел для меня какого-то жениха, и теперь боится, как бы я не влюбилась по-настоящему, но в другого.

— Между прочим, его опасения не лишены оснований. Ведь не зря же ты носишь имя прекрасной Иштар.

— Сара, но ведь я буду с тобой. Ты так строга, что одним своим взглядом можешь превратить мужчину в камень.

Так говорила Иштар-умми, дочь уважаемого в городе человека, известного торговца, чьи караваны побывали во всех сторонах света, разве что не спускались в преисподнюю.