Библия Раджниша. Том 4. Книга 1 - Бхагван Шри Раджниш

ее от этого. Она хотела быть на погребальном костре вместе со своим мужем. Она сказала: «Моя жизнь прошла — какой смысл теперь жить?» Каждый старался, а к этому времени… Это старинная традиция в Индии, которая называется сатти.

Слово «сатти» означает женщину, которая живая восходит на погребальный костер вместе со своим умершим мужем. Слово «сатти» означает «истинность». Cam означает «истина», атак же «бытие»; «сатти» означает «тот, у кого есть истинное бытие, чье бытие есть истина». Она так сильно любила этого человека, что отождествляла себя с его жизнью; другой жизни для нее не существовало. Но после Британского владычества традиция «сатти» была объявлена незаконной.

С точки зрения человека Запада это выглядело почти как самоубийство; и без преувеличения так оно и было. И для девяноста девяти процентов женщин, ставших «сатти», единственным выходом было самоубийство. Но для одного процента женщин я не могу сказать, что это было самоубийством. Для одного процента женщин жить без человека, которого они беззаветно любили и без которого они не мыслили ни секунды своего существования, последующая их жизнь была самоубийством.

Но закон слеп и не может сделать такого тонкого различия. То, что видели англичане, было, действительно, ужасным и должно было быть остановлено. Один процент женщин шли на погребальный костер добровольно. Но это стало событием, вызывающим такое уважение, что любая женщина, которая не желала исполнить это… а это был, действительно, очень мучительный, ужасный способ смерти — восхождение живьем на погребальный костер!

Девяносто девять процентов женщин не желали этого делать, но их семьи чувствовали себя неловко, так как это означало, что женщина никогда самозабвенно не любила своего мужа. Это было бы причиной осуждения всей семьи: честь всей семьи была бы поставлена на карту. Поэтому люди принуждали женщину к этому; и была создана такая атмосфера, при которой невозможно было определить, была ли женщина вынуждена совершить это. Без сомнения, она находилась в ужасном состоянии, в большом шоке.

Ее приводили на погребальный костер, и на погребальный костер выливали такое количество гхи, очищенного масла, что над всем этим местом висело облако дыма; невозможно было даже различить, что там происходит. В этом дыму сотни браминов громко распевали на санскрите сутры; а позади браминов располагался большой оркестр, состоящий из всевозможных инструментов и производящий как можно больше шума, поэтому даже невозможно было услышать кричащую и плачущую или пытающуюся выбраться из погребального костра женщину. Вокруг погребального костра с пылающими факелами стояли брамины и толкали женщину опять в костер.

Когда англичане увидели это, это показалось им, конечно, не только самоубийством, но также и убийством. Фактически, это было убийство; женщина не хотела совершать самоубийство. Вся обстановка была создана таким образом, что невозможно было услышать ее крики и увидеть, как она пытается вырваться оттуда, — в кругу браминов посторонних не было.

Когда англичане обнаружили, насколько все это было преступным и ужасным, они объявили это противозаконным: если какая-нибудь женщина участвовала в этой церемонии, а затем обнаруживалось, что она осталась живой, то она могла быть приговорена к пожизненному тюремному заключению. А те, кто убеждал ее совершить это — ее семья, священнослужители, соседи, — они также были соучастниками преступления и также могли быть наказаны в зависимости от степени их участия.

Поэтому эта традиция постепенно исчезала; она должна была исчезнуть. Но изредка один процент женщин участвовал в этой церемонии — женщины, которых не страшило наказание, так как они сами приговаривали себя к смерти. Почему же не воспользоваться возможностью умереть вместе с любимым человеком?

Итак, люди, окружающие мою Нани, старались отговорить ее совершить эту церемонию, но она сказала: «У меня никого нет, ради кого я могла бы жить. Я не могу вернуться в свою деревню, так как мы оба прожили вместе шестьдесят лет в одном доме, в котором я не могу теперь жить одна. Он всегда будет присутствовать там. Я даже не принимала пищу до того, пока он не поест; я буду не в состоянии даже есть там. Прежде всего, я буду не в состоянии готовить там пищу, потому что я готовила пищу для него; он любил вкусную еду, и мне доставляло удовольствие готовить для него. Для меня было удовольствием видеть, как он получает удовольствие. А теперь для кого я буду готовить?»

«И я никогда не принимала пищу до него, даже если было очень поздно. Если он уходил на работу в другую деревню или в суд в отдаленный город, — я должна была ждать целый день, но для меня было радостью ждать его. Все шестьдесят лет нашей супружеской жизни я ни разу не принимала пищу до него».

Такова была традиция в Индии: как можно есть до того, пока не поел человек, которого любишь и для которого готовишь пищу? Как раз вчера моя мать говорила… Она сказала мне, что хотела рассказать мне об этом раньше, но у нее не хватило смелости в тот день, когда она хотела сказать, ведь это лежало таким тяжелым грузом у нее на сердце.

Я сказал: «Вам следовало бы рассказать мне раньше; рассказав мне все, вы сбросили бы груз со своего сердца. Зачем вам носить его?»

Она сказала: «Мне было так стыдно упоминать тебе об этом, но я не могу больше носить это в себе по той простой причине, что если я когда-нибудь умру, то умру с этим тяжелым грузом, поэтому будет лучше, если я расскажу тебе».

А в чем было дело? Это дело ничего собой особенного не представляло — с точки зрения западного человека оно не имело никакого значения. Дело было в том, что она также никогда не ела до того, пока не поест мой отец, но в последний день, когда мой отец умер… Она обычно возвращалась из больницы ночью, а рано утром опять шла в больницу. Перед тем как отправиться в больницу, она как раз приготовила чай и уже хотела выпить чашку чая, когда зазвонил телефон и ей сообщили, что состояние моего отца очень серьезное, поэтому, даже не выпив чая, она отправилась в больницу. Целый день он то вставал, то ложился, поэтому она совершенно забыла о еде.

К вечеру моему отцу стало лучше. Я отправился навестить его где-то около трех часов; он чувствовал себя настолько хорошо, насколько