Порубежная война - Роберт Святополк-Мирский

Стоял солнечный теплый весенний день и потому Николас Поппель въезжал в московский посад верхом, продав свой возок на полозьях еще две недели назад.

В Москву приезжало довольно много иноземцев и, казалось, посадский люд должен был привыкнуть к их виду, однако то ли солнечный день, то ли весеннее настроение, то ли широкополая шляпа со страусовыми перьями и яркий бархатный камзол с пуфами желтого цвета и бордово-красный плащ так развесели мальчишек, что они с визгом, смехом и криками веселой птичьей стайкой сопровождали рыцаря, пока он пробирался по грязной дороге к мосту через Москву-реку, за которой виднелись кремлевские стены в стадии перестройки.

Как раз в это время приглашенные из Италии мастера-архитекторы начали широко развернувшееся работы, разрушая старые обветшалые кремлевские стены из белого камня и возводя на их месте новые из красного кирпича.

Царила весенняя распутица, повсюду горы строительного мусора, грязь непролазная на берегу по колено, и лишь покинув посад и выехав на мост через Москву-реку, Николас перевел дыхание и, выпрямившись в седле, во все глаза смотрел на открывшееся перед ним небывалое зрелище огромного количества золотых церковных маковок с православными крестами за строящимися стенами и возводимой тут же башней Кремлевской крепости.

Толпа мальчишек, сопровождающих рыцаря настолько выросла, когда он приблизился к въездным московским воротам, и поднимала такой шум, что стражник у ворот вынужден был звонко ударить алебардой по камню и громовым голосом рявкнуть:

— А ну тихо, сорванцы! Не видите что ль, — сама великая княгиня и княжна на вас смотрят!

Действительно, сверху с недостроенной кремлевской стены на яркий и шумный въезд в московские ворота странствующего рыцаря глядели сама Великая Московская княгиня Софья и ее десятилетняя дочь Великая княжна Олена.

Не только мальчишки, но и все прохожие на мосту, услышав возглас стражника, задрали головы и, увидев столь высоких особ, сорвали с голов шапки, бросились на колени и стали низко кланяться.

Рыцарь, усвоивший к этому времени русский язык настолько, чтобы понять что происходит, сразу сообразил, как ему повезло: не успел он въехать в столицу, а уже удостоился чести увидеть саму Великую московскую государыню и ее дочь!

Николас решил тут же проявить свое утонченное европейское воспитание, лихо спрыгнул с коня и, сорвав с головы шляпу и изящно отставив назад левую ногу, низко склонил голову перед стоящими высоко на стене первыми дамами княжества.

Однако, в порыве галантности, рыцарь слегка не рассчитал своего движения, да еще весенний московский ветерок помог, одним словом — снялся вместе со шляпой парик, и ярко сверкнула, отразив лучи весеннего солнца, словно золотая церковная маковка, совершенно лысая голова странствующего рыцаря.

Юная княжна Олена сначала прыснула в кулак, затем звонко. заливисто расхохоталась и, не удержав равновесия, сделала шаг назад…

… За полчаса до появления рыцаря у Московских ворот Великая княгиня Софья гуляла с дочерью в небольшой березовой роще, находившейся прямо за окнами деревянных великокняжеских палат на территории Кремля. Княжна Олена в тяжелом парчовом платье, перепрыгивая через лужи, собирала росшие там и тут подснежники.

Софья задумчиво глядела на дочь:

— А ты знаешь, Оленка, что подснежники, быть может, первый цветок на земле созданный Господом?

— Нет, матушка, а почему?

— Говорят, что когда Бог изгнал Адама и Еву из рая, где было тепло и солнечно, он поселил их на землю, а там в это время была зима, и шел снег. Ева замерзла и горько заплакала; она рыдала и, раскаиваясь в своем грехе, с печалью вспоминала, как хорошо и тепло жилось в райских садах. Видя ее раскаяние и искренние слезы, Господь сжалился над ней и превратил несколько снежинок в подснежники. Ева была так очарована красотой этих нежных цветков, что начала собирать их, — вот как ты сейчас, — и немного утешилась.

— А за какой грех, матушка? За то, что она разговаривала со змеем?

— За то, что она не поверила своему Создателю, а поверила клевете дьявольской и нарушила заповедь, которую дал первым людям Господь — не вкушать от древа познания добра и зла.

Олена, собрав букетик подснежников, прижала его к груди и задумчиво спросила:

— А почему познание добра и зла такой большой грех?

— Потому что в раю господствовало одно добро и Ева с Адамом были чисты и непорочны, ибо даже не ведали о существовании зла. А когда Ева нарушила заповедь Господа, зло открылось им, и тогда они больше не могли выносить Бога, так как Истина и Любовь испепеляли их познавшие тьму души.

Олена задумалась.

— Матушка, а вот я была на днях у тетушки Елены Волошанки и помогала ей вышивать большую пелену, над которой она как раз начала работать, а когда она и другие девушки и женщины вышивают, чтобы не скучно было, приглашают гостей и все ведут интересные беседы. В тот раз у нее были ее супруг братец Иван Иванович, дьяк Федор Курицын, Марья Любич и толмач Неждан Кураев. Так вот они все как раз спорили о пользе знаний и о том, должно ли человеку познавать мир и до какой степени…

Софья заинтересовалась:

— И часто они беседуют при тебе на такие темы?

Олена по-детски вздернула плечиками:

— Не знаю, я не часто бываю у нее.

— Знаешь, доченька, — ласково сказала Софья, — мне тоже очень интересно было бы послушать, о чем они говорят, но меня туда никогда не зовут. Если ты еще раз услышишь о чем-нибудь подобном, расскажи мне подробно, ладно?

Олена задумалась, вздохнула и сказала:

— Хорошо, матушка. Только мне придется сказать им, что ты об этом просила.

— Зачем?

— Чтобы быть честной и перед тобой и перед ними. Иначе получится, что я просто твоя наушница.

Щеки Софьи слегка покраснели:

— Олена, кто тебе дороже — родная мать, выносившая тебя в своем лоне или какая-то волошанка Елена, которая тебе вовсе даже и не родственница, а всего лишь жена, не совсем родного брата?

— Но, матушка, лицемерие и ложь — это тяжкие грехи. Я говею сейчас, готовлюсь к причастию, и не хочу придти на исповедь с такими грехами.

— Ты хочешь сказать, что никогда никому не лжешь?

— Я старалась, матушка. Во всяком случае, сознательно — нет.

Софья вздохнула.

Наивное дитя… Не дай Бог, вырастет эдакой правдолюбицей. Какое тяжелое будущее ее ждет… Вот намучается с ней муж… А может, ничего — перерастет еще…

— Ой, матушка, смотри!

Во время этой беседы они, покинув рощу, медленно взошли по деревянным ступеням лесов на строящуюся кремлевскую стену, как делали это часто во время прогулок. Когда они поднялись на эту стену впервые, она лишь на полсажени[1]возвышалась над землей. Потом она с каждым днем росла — вот уже две сажени, вот три и теперь, когда они стояли здесь, глядя со стены на посад и на мост через реку-Москву, прямо под ними, — высота стены достигала уже не менее пяти саженей.