Гимн крови - Энн Райс

Повсюду обо мне пишут рассказы и слагают в мою честь гимны. Я источник благочестивого вдохновения. Копии моей священной биографии (дюжина страниц) красочно иллюстрированы и распространяются биллионами.

Толпы людей в соборе Святого Патрика в Нью-Йорке оставляют свои написанные от руки мольбы, обращенные ко мне, кидая их в корзину у моих ног.

Маленькие копии меня стоят на прикроватных тумбочках, офисных полках, компьютерных столиках, повсюду.

„Как, ты еще не слышала о нем? Помолись ему и твой муж станет просто ягненком, мать перестанет донимать тебя, а дети будут навещать каждые выходные. И не забудь сделать благодарственные пожертвования церкви“.

Что осталось от меня? Ничего. Мое тело по кусочкам разошлось по миру в качестве сувениров и реликвий. Частицы моей сухой кожи и костей, мои локоны — расфасованы по маленьким золотым усыпальницам, иные уместились в пустотах крестов, другие хранятся в медальонах, которые можно повесить на цепочку и надеть на шею.

Я ощущаю каждый фрагмент мощей. В безмятежном полусне я чувствую, как они перемещаются.

„Лестат, помоги мне перестать курить. Лестат, мой сын-гомосексуалист — он попадет в ад? (ни в коем случае). Лестат, я умираю. Лестат, ничто не может вернуть моего отца. Лестат, этой боли не будет конца. Лестат, правда ли что Бог в самом деле есть? (Да!)

Я отвечаю всем.

Мир, возвышенный век, непрекращающееся наслаждение бытием, исчезновение всякой боли, полная победа над бессмысленностью.

Я имею огромное значение. Я знаком всем и каждому. Я — неизбежность! Я вмешался в ход истории! Я вписал свое имя в страницы Нью-Йорка.

Сам же я пребываю на небесах. Я с лордом Света, создателем всего сущего. Мне известны самые непостижимые явления. Почему бы нет? Я знаю ответ на любой вопрос.

Господь говорит мне: „Ты должен явить себя людям. Это священная обязанность для каждого хорошего святого. Люди внизу ждут этого от тебя“.

И потому я покидаю свет и спускаюсь на зеленую землю. Я сталкиваюсь с неспособностью принять истину, едва вступая в атмосферу. Ни одному святому не по силам донести абсолютное знание до мира, потому что миру не по силам его охватить.

Я могу принять свой обычный земной облик, скажете вы, но я все еще Великий святой и мне претит воплощение. Куда же я иду? Как вы думаете? Ватикан, самое маленькое королевство на планете, смертельно спокоен. Я в спальне папы. Она напоминает монашескую келью: узкая кровать, стул с прямой спинкой. Так просто.

Иоанн Павел второй. Восьмидесяти двух лет от роду. Он страдает. Боль в его костях слишком сильна, чтобы он действительно мог заснуть. Его сотрясает болезнь Паркинсона, артрит распространился по всему телу, жестокая дряхлость немилосердно терзает его.

Медленно он открывает глаза и здоровается со мной по-английски.

„Святой Лестат, — говорит он. — Почему ты пришел ко мне? Почему не падре Пио?“

Он не слишком мне рад. Но он и не думал меня обидеть. Его можно понять. Папа любит падре Пио. Он канонизировал сотни святых. Вероятно, он любит их всех. Но как он любит падре Пио! Что до меня, то я не знаю, любил ли он меня, когда канонизировал, потому что я еще не написал ту часть истории, где меня канонизируют. Когда же я писал эту часть, как раз на прошлой неделе был канонизирован падре Пио.

(Все это я видел по телевизору. Вампиры любят телевидение).

Итак, продолжим.

Лицо папы спокойно и исполнено аскетичной строгости, несмотря на окружающие дворцовые просторы. В его молельне горят свечи. Папа стонет от боли. Я возлагаю на него свои исцеляющие руки, и боль проходит. Покой проникает в каждую клеточку его тела.

Он смотрит на меня одним глазом, второй у него зажмурен в его обычной манере, и внезапно между нами возникает абсолютное взаимопонимание или, возможно, я начинаю видеть в нем то, что должен знать мир: его безграничное бескорыстие, его необычайную духовность, которая объясняется не только тем, что он бесконечно любит Христа, а всей его жизнью, проведенной при коммунизме.

Людям свойственно забывать. Коммунизм при всех страшных злоупотреблениях и жестокостях, в глубинах своих содержит похвальную духовную основу. И до того, как это великое пуританское правительство затенило молодые годы Иоанна Павла, чудовищная абсурдность Второй Мировой войны преподала ему урок самоотверженности и храбрости.

Этот человек никогда не мыслил иного существования, кроме духовного. Лишения и самоотречение проходят через всю его жизнь, переплетаясь, подобно многомерной спирали. Нет ничего удивительного в том, что он не смог справиться с сомнениями, прислушиваясь к шумному гомону процветающих стран. Он не мог поверить в бескорыстие изобилия, возвышенные порывы со стороны явного преимущества и благополучия, в искреннюю потребность помогать, когда все собственные нужды решаются без труда. Стоит ли мне обсуждать с ним это именно сейчас? Или лучше просто заверить его, что не нужно переживать за „алчный“ Западный мир?

Я говорю с ним мягко. Я начинаю объяснять ему эти вещи (да, я знаю: он папа, а я вампир, который пишет эту историю, но в этой истории — я Великий святой. Меня не страшат трудности, кроме тех, о которых я сам напишу).

Я напомнил ему, что возвышенные принципы греческой философии взросли на почве изобилия.

Он медленно одобрительно кивнул. У него философское образование. Этого тоже многие о нем не знают. Но я должен сказать нечто более важное. Я прекрасно это вижу. Я все вижу.

Наша самая распространенная ошибка заключается в том, что новые открытия мы воспринимаем, как кульминацию предшествовавшего опыта. Это наше „наконец-то“ или „никогда прежде“. Узаконенный фатализм постоянно подгоняется к непрерывно изменяющемуся настоящему. Любое продвижение вперед встречается всеобщей паникой. Две тысячи лет мы живем под лозунгом: „на пределе возможностей!“. Это, конечно же, проистекает из нашего стремления видеть настоящее, как конец всех времен и подведение итогов накануне апокалипсиса, а началось все еще с тех пор, как Иисус взошел не небеса. Мы должны прекратить это! Мы должны понять, что встречаем рассвет великих времен! И тогда зло изживет себя, преобразившись.

Но тут есть момент, на который я бы хотел обратить внимание: церковь потому так всегда боялась новых веяний и материализма, что была с философской и духовной точек зрения незрелой. Сакраментальный смысл этого явления только сейчас становится очевиден. Не стоит принимать в расчет ребяческие ошибки! Прорыв в области электроники полностью изменил сознание даже самых предубежденных обывателей двадцатого века. Мы все еще переживаем родовые муки. Поймите это! Подумайте над этим.

Жители развивающихся стран ежедневно сталкиваются с новшествами, граничащими с чудом. Духовные устремления современного человека не идут ни в какое сравнение с ними же в далеком прошлом. Мы должны осознать тот факт, что принятый большинством стран атеистический взгляд на мир потерпел фиаско. Подумайте. Бездушность потерпела поражение во всем мире. Исключая, разве что, Кубу. Но как на это может повлиять Кастро? Даже самые светские структуры в Америке заговорили о добродетели — это очевидно. Вот почему разгораются корпоративные скандалы!