Право выжившего - Сергей Зверев

Косареву на это было плевать. Для него расследование дел стало боем, который должен быть выигран любой ценой.

Он очертя голову лез туда, куда никто другой не полез бы никогда. Голыми руками скрутил обкурившегося анашой отморозка, средь бела дня открывшего у центрального универмага стрельбу из обреза. Не побоялся войти в квартиру, где после налета делилось похищенное. Разнимал ожесточенные пьяные драки, когда под действием алкоголя, застилающего глаза, «бойцы» способны на все. Громил бани, где гуляла авторитетная братва. Его злость и ожесточенность охлаждали самых пылких.

Вскоре среди уголовников и шпаны за ним укрепилась кличка Душман. Через три года Косарев был переведен в областное управление. Молодой, не отягощенный семейными узами, малопьющий, но зато выкуривающий полторы пачки в день, подполковник Косарев стал старшим оперуполномоченным, а затем и старшим по особо важным делам второго отдела – по расследованию убийств и тяжких преступлений против личности.

Гвоздь сидел перед камином в уютном кресле, поглаживая кота, и вспоминал, как это было уже более десяти лет назад, в девяносто шестом.

Да, была зима 1996-го. За окнами падал первый снег. Он устилал черную землю и ложился на крыши бараков, корпусов жилой зоны и на вышки с автоматчиками. Мелькали молнии газосварки – варили решетки на первом этаже нового административного корпуса. Суетились зэки на строительстве часовни – оно уже подходило к концу, и через месяц ее должен был освящать митрополит. По территории шел строй одетых в темные робы заключенных. В комнате для отдыха барака третьего отряда свободные от смены зэки смотрели утренний прогон «Санта-Барбары». Фильм вызывал самые бурные отклики.

– Не, ну не волки? – послышались крики, когда постельная сцена оборвалась на самом интересном месте.

– Пущай вымя бабское покажут!

Дальнейшее действие сопровождалось комментариями.

– Ну такого козла, как этот Кейт, давно мочить надо было.

– Не, в Штатах за прокурора сразу вилы…

Внешне день в колонии строгого режима, где отбывают наказание опасные преступники, второй и более раз оказавшиеся за проволокой, выглядел обычным. Но вместе с тем это был исторический для учреждения день. На свободу выходил смотрящий зоны, глава воровского братства по кличке Гвоздь.

Гвоздю не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы – все было вчера. Сегодня же он просто в последний раз прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место – койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была строгая.

За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру – проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов – «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», – «смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».

Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле «Кубанских казаков», когда выдавали желаемое за действительное… Воров в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпану второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» – новоявленным гангстерам – спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия – треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».

Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве – в обращении к честному люду: «Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.

Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один – воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше – делайте!»

Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.

– Ну что, Полосатик, откидываемся? – усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного полосатого кота.

Держать собственного кота в зоне – большая привилегия. Коту было два года. Подобрали в цехе и привели его зэки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком – Полосатик, так называют зэков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.

– Ну все, пора, – Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.

Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» – начальнику оперчасти майору Гамову.

– Садись, Гвоздь, – кивком пригласил Гамов. – Как насчет чайку?

– Благодарствую. Не надо, гражданин майор.

– Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?

– Может, и так.

Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста – под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга – оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали друг к другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна неправедная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.

– Значит, на свободу, – Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.

– Добавь: с чистой совестью.

– Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…

– Я же не Хилый. Выдюжим.

В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех, залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.